Первая военная зима выдалась суровой. В январе 1942-го морозы стояли за сорок, сменялись буранами, да такими, что света белого не видно! Казалось, природа бесновалась в бессилии что-либо изменить в этом мире. До весны было далеко, до линии фронта ещё дальше. Но казалось, что фронт проходил прямо за поскотиной сибирской деревушки, потому что не было ни единой хаты, откуда бы не ушёл на фронт муж, сын или брат. 

Проходила эта линия через всю большую страну, от края и до края, через сердца людей. «Всё для фронта, всё для Победы!» - это был не лозунг, не призыв, это была жизнь тыла.

  В Сузунской тайге, сразу за Петуховским прирезом, валили лес круглыми сутками. На выпиленных еланях бабы и девчонки складывали лапник в кучи. Когда темнело, кучи поджигали. Становилось светлее, и промёрзшие рукавицы можно было подсушить. А как только бригадир дед Серёга объявлял перекур, на один из костров сразу же водружался ведёрный чайник. Кипятили чай. Девчата, разгребая снег подле сосен, рвали брусничник. Его и заваривали. Аромат брусничного чая притягивал к костру всех работников лесосеки. Чаёк из талого снега с брусничником в старых алюминиевых кружках согревал руки и лился внутрь живительной влагой. 

Девчата из сёл Чащино и Карагужево, посёлка Красная Москва – валили лес, бабы из Воскресенки обрубали сучья, а Сашок и ещё двое подростков лет шестнадцати вывозили на конях сосновые сутунки для погрузки. Штабеля брёвен не успевали расти. Их грузили на лесовозы и везли в Новосибирск. Составы шли прямо на фронт. Бойцы Красной Армии вели тяжёлые оборонительные бои, и лес для окопов, блиндажей и землянок был ох как нужен. Это хорошо понимали все в бригаде, а мужская её половина – особенно.

  Сашку было семнадцать лет. Ещё по-детски долговязый, но крепкий в плечах, он работал в колхозе уж пятый год. Как папка помер, а у мамки их осталось четверо и он - за старшего, так и кончилось Сашково детство. Он стал хозяином и за домочадцев в ответе. Правда, был старший брат Николай, только он жил уже своей семьёй. 

Сашко рос красивым парнишкой, его серые большие глаза с длинными пушистыми ресницами не одну девчонку сводили с ума. И даже лохматая, давно не стриженая голова не делала его некрасивым. Девчонки оказывали ему знаки внимания, а Сашко смущался и бурчал на хохотушек. «Не до баловства сейчас, - думал Сашко, - вона беда какая навалилась. Вот переломим хребет фашисту, тогда…». 

Когда началась война, он следом за братом пошёл в военкомат. Кольку забрали через месяц, а Сашку велели ещё подрасти. «Тебе, паря, здесь жилы рвать покудова, – сказал небритый, третьи сутки без сна, военком. – А туда ещё успеешь. Война не свадьба, через три дня не закончится». Вот и работал Сашко в колхозе. 

Он был комсомолец – «идейный», как говорил дед Серёга. За работу, любую, брался так, как будто впрягался вместе со своим мерином Арсеном в трудовые оглобли. Дед Серёга приглядывал за парнишкой, по-стариковски иногда ворчал, но работой Сашка всегда был доволен. Поэтому, когда после ноябрьских в колхозе объявили набор бригады лесорубов, а деду Серёге предложили должность бригадира, Сашко был в его списке первым. И не ошибся старик, звено Сашка план выполняло всегда.

                                                                         -2-

Харчи лесорубам привозили раз в неделю. Картошка, хоть и подмёрзшая в санях за дорогу, была самым желанным кушаньем. Её пекли в золе, или тетка Варвара варила в мундирах. Чёрный с лебедой хлеб, картошка да чай с брусничником – вот и все "разносолы" бригады. 

Следующий воз с провиантом должен был подойти вот-вот, со дня на день.

Буран валил крупными комьями, заметая дороги и забивая дорожки и тропки. Ни санного следа, ни лесовозного было не разобрать. А буран не собирался прекращать свои «бесовские игрища». Сосновые лапы ломались под тяжестью плотного снега и с треском падали вниз. Через час их уже не было видно – заваливало снегом. 

Хлеба не стало четыре дня назад, да и картошка позавчера закончилась. Два дня работали, утоляя голод лишь брусничным чаем. Маруся Мыльцева уговорила ещё двух девчонок сбегать домой, в деревню, если удастся, помыться в бане, переодеться и прихватить провианту. Девчата, ложась вечером, договорились - не спать. Пошептавшись, решили: как только все уснут, так и выходить. В обед ушли лесовозы, и девчата думали по их следу быстро добраться до дому. Но буран не только не думал усмирять свой необузданный норов, а ещё и холодом потянуло…

Отбежав от барака, чуть отдышавшись, беглянки пустились в путь. Зная, что им сильно попадёт, если утром не выйдут на работу, они торопились. По лесу след лесовозов был ещё заметен, а как вышли в поле – исчез. Некоторое время шли наугад. Потом остановились. Буран кружил, взметал клубы снежинок. В полусотне шагов было уже ничего не видать. Девчонками овладел страх, он и погнал их вперёд. Маруся и Дуся шли, взявшись за руки. Они и не заметили, как Катюха перестала их догонять. Остановившись в очередной раз перевести дух, Дуся тревожно спросила, скорее выдохнула: «Мань, а Катюха где?». Маруся резко повернулась и побежала по не заметённым ещё следам. Дуся еле за ней поспевала. Они вернулись назад шагов на сто. Приглядываясь к полузаметённым дыркам-следам, девчата увидели, как Катюха остановилась, потопталась на месте и повернула назад. Её следы трудно было спутать с чьими-то другими. У Катюхи отвалились подошвы от больших отцовских пимов, и дед Серёга приладил ей заплатки из негодной автопокрышки: добрый дядька с лесовоза отдал бригадиру истрёпанное колесо на всякие «нужности». Ночами, когда все спали, дед латал прохудившиеся обутки своим девахам и бабёнкам. 

«Вот зараза ж! Повернула!» - зло выругалась Дуся. Она недолюбливала Катюху, считая её своей соперницей в амурных делах с Мишкой, рыжим, ушастым, но больно весёлым парнишкой. Миха вместе с Сашком на конях отвозили с деляны сосновые брёвна. «Вернулась и ладно, - сказала Маруся. – Она не сдаст. Устанет и спать завалится, а как утро, мы уже рядом будем лежать. Пошли, время идёт». И девчонки с удвоенной силой пошли навстречу бурану. Они отворачивались от колючего снега, прикрывая щёки и лоб старенькими шалёнками и руками. Непросушенные рукавицы совсем не согревали руки. 

Через час - полтора беглянки замёрзли и совсем выбились из сил. Им хотелось упасть в снег хоть на минуточку, но Маруся тащила Дусю, не давая ей даже остановиться: «Мне бабка Домна говорила, что в буран останавливаться нельзя. Если сядешь, сон-кумоха тут как тут. Уже и не проснёшься». Они плакали, но всё равно шли и шли, пока не уткнулись в омёт соломы. «Почему он остался в поле? А в колхозе скотину скоро кормить будет нечем. Надо председателю, или хоть мамке сказать", - это были последние мысли в Марусиной голове, когда вырыв в снегу дыру, докопавшись до соломы, Маруся, засыпая, пыталась отогреть окоченевшие руки.

                                                                               -3-

Сашко проснулся от звука, как будто кто-то кричал. Он сел, прислушался. «Может, ветер скулит? - подумал парнишка и вроде как опять задремал. – Нет, опять кричат!». Он быстро и бесшумно нашёл свой кожух среди сушившихся одежонок и, на ходу нахлобучивая шапку, выскочил из барака. 

- По-мо-ги-те! - этот жалобно зовущий крик был слышен где-то со стороны Чащинской дороги. Сашко побежал на крик, при этом сам кричал: 

- Ты где?! Отзывайся, не молчи! 

Катюха узнала его и запричитала в голос. Парнишка нашёл рёву в кустах талины. Она лезла через тальниковый колок и совсем выдохлась, пока пробиралась сквозь гибкие ивовые заросли. С Катюхиной головы сполз платок, он зацепился за ветки и Катюха, по пояс в снегу, пыталась сдёрнуть его с сучка. Сашко волоком вытащил ревущую девчонку, со злостью рванул не отцеплявшийся платок и поволок Катюху к бараку. Уже на подходе он сообразил: «Нельзя в барак, шум поднимется. В сторожку, к лесоскладу! Там отогреется, проревётся – тогда в барак». 

В сторожке была только тётка Анна. Крупная, мужеподобная баба, матерщинница, но добрая. Она и материлась как-то незлобиво, а так – к слову.

- Вашу ж мать! - всплеснула руками тётка Анна. – Где вас черти носят? Чего не спится?!

- Там, там, - всхлипывала Катюха, и тут же заходилась в истошном крике от нестерпимой боли. 

- Обморозилась, что ли?! - тётка Анна помогала Сашку отогревать Катюхины руки и ноги. 

- Там Дуся с Марусей, - сквозь крик боли прошептала Катя. 

- Бежали вы, что ли? - Сашко оторопело встал, больно стукнувшись о низкий потолок сторожки. – Где они? Да не реви ты! Живая ведь. 

- Они в Воскресенку пошли. Есть больно хочется. Они картошки принесут, может ещё чего... - Катя говорила, еле ворочая языком. – Я вернулась, боязно стало, а Маня - она ж настырная. Они домой потащились. 

- Ох, ты ж, бестолочи! По такой падере не дойдут – сгинут, - причитала тётка Анна. – Сашко, надо Сергею Ильичу сказать. Пойду, разбужу его. 

- Не надо. Я за ними съезжу. Ведь под суд пойдут за побег, дуры, - Сашок спешно натянул свой треух, и толкнув дверь плечом, выскочил в ревущую темь.

Первые километра полтора-два Арсен шёл иноходью, выгнув дугой шею, опустив крупную голову почти до снега. Мерин был старый, но в силе. На фронт его не забрали: каким-то чудом председателю удалось уговорить начальство оставить тягловую скотину в колхозе. Сашко любил своего конягу, жалел. Особенно когда приустав, Арсен останавливался, припадал на одну заднюю ногу, оттопыривал нижнюю губу и прикрывал глаза. Вид у него тогда был такой жалкий, что Сашко, зная - коняга хитрит, всё же давал ему передышку. Когда парнишка почувствовал, что конь устал, Сашко спрыгнул в снег и повёл его за уздечку. 

Ветер усиливался, снег становился всё колючей. Сквозь лохмы снеговых облаков пробилась брешь, в неё на несколько минут выглянула луна. 

Мерин шёл всё тяжелее. Его спина, мокрая от пота и таявшего снега, обмерзала сосульками. 

В просвете меж облаков выглянула луна, и Сашко увидел следы на снегу. Их замело, а ветром "вылизало" и по краю были тонкие бурунчики. 

«Нашёл! - обрадованно подумал Сашко. Он тоже устал бороться со снежным натиском и торопливо прибавил шаг. – Щас ожгу уздой, будут знать».

В соломенном омёте никого не было. Только снег разрыт до соломы. «Ушли, паршивки! Ох, может и обойдётся. Хоть харчей притащат». Порыв ветра, новый снеговой шквал. И опять буран - плотный и колючий. И темь - ни зги не видно. 

«Придётся переждать», - Сашко упёрся спиной в омёт, а конскую морду плотно притянул за узду к себе. Арсен фыркал от недовольства. «Цыть! – строго буркнул Сашко. - Нельзя. Это коровкам колхозным. Вернёмся – накормлю». Сашко покрепче намотал узду на руку...

                                                                       -4-

Он не хотел засыпать, но завывание ветра, мерное дыхание коняги и усталость, непроходящая усталость от работы, переживаний за отца и брата, сделали своё дело... Сашко провалился в глубокий сон. Растреклятый сон-кумоха...

В самый рассвет Марусю и Дусю сосед – дядька Василий привёз с картошкой и хлебом на лесосеку. Девчонки хоть и поморозили руки и ноги, зато провиант привезли. Катюха, всхлипывая, рассказала им, как Сашко, вызволив её из неминучей гибели, пустился за ними следом. 

Буран бушевал ещё два дня. А в первую бесснежную ночь ударил сильный мороз.

Сашка нашли через четыре дня. Он так и сидел, упёршись спиной в омёт, сдерживая в узде морду своего коняги. «Нельзя, колхозное, коровкам корм». Арсен застыл стоя, припав на заднюю ногу, прикрыв глаза белёсыми ресницами, уткнув тяжёлую морду в грудь Сашка. Его по колено занесло снегом, спину укрыла белая снежная попона.