Ночью, во сне, Ванька часто зябко вздрагивал, свернувшись калачиком на лежанке нетопленной русской печки. Детский сон был неглубоким и тревожным. В его сознании одно событие вчерашнего дня сменялось другим. То он отчетливо видел лицо милиционера – крупный нос, маленькие глаза и взгляд, как буравчик, большая родинка над губой. То маму. Нет, лица мамы он не видел. Ванька видел ее маленькую согнутую фигурку, по – девчоночьи тонкую шею. Сбившийся линялый платок и прядь волос, которая трепыхалась от дуновения ветра так, как будто очень хотела, но не знала как ей поудобней прилечь, чтобы спрятаться в растрепавшуюся косу. Порог, подвода у распахнутой калитки, пыльная дорога. А еще, в воспаленном Ванькином мозгу, нервно стучали тележные колеса. Их стук сводил с ума. «Мамка!» - то ли во сне, то ли наяву вскрикнул мальчик. Ванька проснулся от своего истошного крика. Сел на печи, больно ударившись головой о припечку.

В избе было темно, за окошком тоже. «Когда же эта ночь закончится?» - Ванька тихо прилег на кучку тряпья, укрывшись старенькой мамкиной шаленкой, прикрыл глаза. По щекам его тихо текли соленые ручейки слез. Их было много, они затекали в ухо, нос и попадали в рот. Ванька лишь изредка размазывал их по лицу грязной ладошкой.

Это была вторая страшная ночь из девяти лет Ванькиной жизни.

Первая - была тогда, когда уже под вечер, деревенский почтальон принес в их с мамой избушку похоронку с фронта. Увидав казенный конверт, мама зашлась в истошном вдовьем крике. Ванька, испугавшись, тоже заплакал. Сначала он тряс маму, чтобы она поднялась с пола, а потом тихо забился в угол и плакал, зарыв лицо в ворот рубашки. Рубашка была сшита из старой отцовской косоворотки. Когда отец ушел на фронт, мама, сложив мужнины вещи до его возвращения, одну рубаху не убрала, оставила. Рубаха была старая, протертая на локтях, а по спине лопнувшая от пота. Из нее мама и справила Ване рубашонку. Мальчишка любил ее. Ему казалось, что она до сих пор пахнет сильным телом отца. Михаил Антонович Тюнев был мужик большой, степенный, на работу жадный. С колхозной работы приходил уставший, но не злой или угрюмый, а веселый. Любил рассказать своим домочадцам, как день прошел, или что смешного приключилось. Рассказывая, сам смеялся как ребенок. А вот в жены себе взял девчоночку тихую, маленькую, хрупкую. «Белая кость» - так называли их, Зубковых, породу в селе Карасево. Завидовали, что хозяева крепкие, скот, птица ведется, пашни, огородина. Да, крепко жили Зубковы - потому, что трудились от зари до зари, потому же и в списки раскулачиваемых попали одними из первых. Неспокойное было время, непонятное. Крепких хозяев лишали всего, а семьи вместе с родителями и детьми, ссылали в северные Васюганские болота. «Что она там будет делать, мала, как пичужка» - думал Михаил про Аксинью Зубкову – «Помрет или в болоте утопнет». Жалко ее было, или на сердце легла, да только женился Михаил на Аксинье. Привел в родительскую избу и все. Аксинья и не противилась, Михаил был хороший, добрый. Так и жили. О любви не говорили, а семья была не хуже чем у других - и избенку свою поставили, и сына Ванечку родили. Жизнь налаживалась. Тюневы работали в колхозе «имени Войкова», сынок подрастал под стать отцу – крепкий, веселый. В школу Ваньку собирали, да не пошел. Война помешала. Отца на фронт забрали после сенокоса. Мать в колхозе с бабенками за себя и за мужиков лямку тянули.

   Сколько уже о том сказано – пересказано, а всякая история чем-то да иная. Ведь горе у каждого свое. Вот и у Ваньки оно было свое. Думал не переживет той первой ночи. Как им с мамкой теперь без отца? У других и отцы живы, и дед с бабкою есть, а у Ваньки одна мама, да и он у нее один во всем белом свете. Сразу после похоронки Ване казалось, что мама стала совсем маленькой и по-детски беззащитной. Раньше-то что?! Раньше у них папка был как стена, как хранитель. А теперь и ее, и Ваньку, если кто захочет, так враз и обидит. Нет стены, нет хранителя. И Ванька для себя решил, что он мамин защитник, он ее опора и хранитель. «Отец был бы доволен» - думал мальчик,- «что мамку никому в обиду не дам». Вот и был Ваня всегда рядом. Мама чувствовала его заботу, а уж она – то любила его без меры, даже для матери.

        Ванька в свои девять лет уже работал. До холодов, с другими карасевскими мальчишками, помогали колхозникам, чем могли. И Ванька сильно простыл. Ведь босые, в еле-елешной одежде, да еще и полуголодные. Ванька лежал дома почти неделю. Озноб и сильный кашель измотали мальчишку. Аксинья припозднилась и шла с тока одна. «Никто ж не узнает» - эта мысль не давала женщине покоя всю дорогу, от амбара до дорожной развилки. Ее мучило то, что она решилась сделать, однако это Ванечку поднимет. Каша пшеничная, она ж полезная и сытная. А кисель из зерна остановит приступы кашля. Аксинья торопилась, уж и избенка ее в полсотни шагов…

    « А, сука кулацкая!» - эти слава как кнутом рассекли воздух – «Выворачивай карманы!». Аксинья, оцепенев, тяжело подняла взгляд на встречного всадника: «Сынок болеет шибко» - шептала она пересохшими губами, - «Прости, Христа ради». Колхозный учетчик Степан Ильиных, молодой мужик, который был демобилизован по ранению в самом начале войны, восседал на коне как царь. Он упивался своей властью. Долго носил в своей паршивой душе жажду мести к Аксинье. Когда-то, еще неженатые, на вечерках они с Аксиньей поссорились, она не ответила взаимностью на его ухаживания. Молодая женщина и думать про то забыла, а он ждал, чтобы отомстить, и дождался. «Сгною, падла!» - куражился Степан над своей жертвой. Он схватил Аксинью за плечо. Та с силой рванулась из его рук, побежала, рукав от кофты остался в кулаке преследователя. Быстро добежав до дома, она закрыла дверь на засов. Тяжело дыша, Аксинья несколько минут стояла в сенях, прислонившись спиной к двери, и слышала, как Степан ее поносил. Чтобы не разбудить Ваньку, она тихонько прилегла рядом с сыночком. «Жар спадает. Может все обойдется» - это были последние Аксиньины мысли, а потом тяжелый сон.

       День прошел спокойно. Лишь раз, после обеда, Степан, проходя мимо Аксиньи, шипя, бросил через плечо: «Жди гостей». Мамку посадили на телегу, рядом сели два милиционера. Ванька, бежал следом, спотыкаясь и падая. Он не плакал, он орал «Мамка!» что было силы. Когда мальчик понял, что не догонит, он остановился и тихонько побрел к дому. Ванька вошел в сени и столкнулся со Степаном и мужиком, которого не узнал. «А его куда?» - спросил незнакомец. «В детдом! Матери его лет десять сидеть» - как приговор прозвучал Степанов ответ. «Пошли» - сказал он мальчишке. Ванька упал на порог, вцепился в него ручонками и зашелся в истошном крике: «Мама, господи, мама! Отпустите, я никуда не пойду!» - кричал Ванька. Мужики не могли оторвать его худое после болезни тело от родного порога. «Да брось ты его, сам сдохнет!» - Степан зло сплюнул и, пнув хлипкую сеношную дверь, вышел на улицу. Мужик, потоптавшись, спешно вышел следом. Это была вторая страшная ночь в жизни Ваньки. Если бы он знал, сколько ему придется пережить, он так и помер бы, вцепившись в порог родной избушки.