Со слезами на глазах они вспоминали своё военное детство...

   Лидия Николаевна родилась в сорок третьем году в деревне Кармановка Болотнинского района, она была девятым ребёнком в семье Карань Николая Ивановича и Ольги Ермолаевны.

    «Мой дед Ян Карань и бабушка Мария приехали с семьёй на уже освоенные земли», - вспоминает Лидия Николаевна.

  До войны их отец, Николай Иванович работал бригадиром в колхозе «Мирное пламя»». Началась война. Ему дали бронь: на указательном пальце его правой руки не было сустава. 

Но фронту требовались солдаты.

В сорок втором году Николая Ивановича, которому было уже 39 лет, призвали в действующую армию. Воевал он на Белорусском фронте стрелком.

С его уходом на фронт все тяготы военного времени легли на мамины плечи. Она бралась за любую работу: и разнорабочая, и сторож на сушилке, и повар. Пекла хлеб на дому и сдавала кладовщице Марии Кузьминичне. Постоянная тревога о муже, жив ли, не ранен?

Ночами мать вязала рукавицы с пальчиком, чтобы удобнее было солдатам стрелять, носки, шарфы. Для этого специально держала овец, также шерсть приносили соседи.

    Собирала посылки и отправляла на фронт. Как-то с фронта пришло письмо, где было написано, что благодаря ей, спасено много солдат от холода.

   Однажды они получили от отца с фронта посылку. В ней в рукавах рубашки, голенищах кальсон насыпано по полтора килограмма пшена, риса, манки - сухой паек.

   Отец знал, что должен родиться девятый ребёнок. В письме он просил кормить самых младших, чтобы они набирались сил, а из лоскутков сшить какую-нибудь одежонку детям. Также наказывал жене, чтобы детей никому не отдавала, что он обязательно вернется.

    Это была первая и последняя весточка от отца с фронта, но тогда они не знали об этом...

  Прокормить девятерых детей матери оказалось невозможно. Очень сильно недоедали, иногда не ели по три дня. Не дожив до шести лет, одна за другой в течение недели умерли две сестрёнки: Тася и Маня.

    Мать вставала в пять часов утра и наказывала детям постарше, чтобы не брали чужого, не попрошайничали, по возможности помогали другим и смотрели друг за дружкой.

   Каждое утро мать варила чугунок картошки, свёклы или моркови. Варёную картошку она высыпала на стол. Покушав, дети ежедневно отмывали и натирали стол до желтизны. Для этого брали песок и с помощью железной щетки чистили его.

   В трёх километрах от Кармановки находилась точка с политзаключенными – Сиблаг. Ежедневно Лида с братьями ходила туда, обменивали варёные овощи на похлёбку, хлеб (объедки). Но были рады и этому.

  Еды постоянно недоставало, в животе урчало. Особенно приходилось тяжело зимой.

   Весна... Как только появлялись проталины, дети шли на колхозные поля собирать оставшийся с осени картофель.

   Сапоги на них были большого размера, им их дядька отдал. Боясь оставить их в грязи, снимали и несли в руках.

   Копаясь в грязи, они собирали гнилую, замёрзшую картошку.

    Но вот едет объездчик. Увидав детей, подъезжает и приказывает им высыпать картофель ему в телегу. "Мы плачем, говорим, что есть нечего, но что ему до наших слёз... Только отъедет подальше, мы начинаем заново собирать.

  Дома шкурку обдерём, натрём на терке, а мама сделает лепёшки.

    Бывало, брат Фёдор обманывал нас.

- Вон ворона летит! Мы отвлечёмся, а он хвать и съест лепёшки.

      Иногда приходили с пустыми руками, а мама нас успокаивала: «Не плачьте, бог все видит! Значит, ему это нужнее».

Нашей семье, как и всем другим, давали план по доставке табака на фронт. Выделенный гектар засеивали.

  Всё лето на конях возили из реки воду в бочках для полива. Один черпает воду ведром, а другой принимает. Приедем на поле, начерпаем из бочки ведром воду, поливаем каждый кустик.

   Пасынкуем, обрываем цветы, просушиваем, связываем в пучки.

   Недалеко от сушилки ставим навесы, на шесты вешаем сушить. Измельчаем на специальной машинке, ссыпаем в мешки.

Приезжала машина из Новосибирска. Приёмщик внимательно осматривал табак и менял его на сахар.

   Сорок четвёртый год принёс беду и в наш дом. Однажды утром мы проснулись и увидели маму с письмом в руке, она тихо так плакала... Сидела и глядела в одну точку, слёзы текли по щекам. Несколько раз и в течение многих дней она перечитывала строчки «пропал без вести». Потом решила: хватит, пропал без вести, это не значит, что погиб! Мама ждала, надеялась, что папа постучит и скажет, ну вот и я пришёл, как обещал. Умерла она на семьдесят втором году, оставшись верной отцу.

      Какое бы ни было тяжёлое время, надо было жить дальше и учиться. Три года мы проучились в Кармановке у учителя Елизаветы Максимовны Комадеевой.

     Чернила делали из свекольного сока, выжимали его. Сначала он был красного цвета, но немного погодя превращался в чёрный. Писали на газетах, в исписанных тетрадях между строчек.

     Полтора года ходила пешком в Сосновку, школа находилась в пяти километрах от дома.

  Трудно было зимой. Валенки дырявые. Заложишь дыры соломой, пройдёшь полкилометра, солома вылезет. Идёшь, пальцы выглядывают наружу, ноги коченеют.

    Придя в школу, босые ноги спрячешь под себя на лавку и так сидишь, пока они не отогреются.

    Начиная с весны и до поздней осени, бегали босиком. На занятия ходили в сапогах сорок второго размера, нам отдали соседи, подошву подвязывали верёвкой.

   Дети из Корнилова, Кармановки жили интернате, и только по выходным ходили домой помыться в бане. Вши, конечно, не выводились.

    Мама сшила специально из разных лоскутков нижние рубашки. Каждый день, приходя домой, мы их снимали и вешали на шостик (жёрдочка) одежду, чтобы вши выпаривались. А они бегают по воротничку, по телу, по голове...

    Голову мыли каустической содой или щёлоком (древесной золой). Мама вычёсывала вшей гребешком. День, два и снова вши. Голову посыпали дустом, но помогало ненадолго. Тогда мама брала овечьи ножницы и стригла нас налысо.

      Помню, когда я должна была пойти во второй класс, чтобы собрать нас в школу, посадили с гектар картофеля. Все соседи и родственники помогли с семенами.

      Выкопали его, свезли на базар в Томск. Там стояла печка-буржуйка, картофель для пробы надо было сварить. У нас всегда картофель был рассыпчатый, и его быстро раскупали. На вырученные деньги мама нам купила всем обновки: братьям - трико, а мне платье, голубенькие трусики и платок козликовый.  

  Сентябрь. В школу не шла, а летела, так хотелось похвастаться покупками, а то раньше всё носила навырост.

   Шёл урок. У моей соседки по парте Тамары разболелся живот. На перемене наелась жмыха, а учительница не отпустила её с занятия.

   Как и когда платок упал под парту, не знаю. Только Тамара испачкала мой прекрасный новенький платочек... Что делать? Иду домой мимо речки, и решила это дело исправить: стирала-стирала, выполаскивала-выполаскивала... Положила платок на траву, сижу, жду, когда он высохнет. А тут мать приходит:

- Что ж ты, шельма, сидишь? Все дома родителям помогают, а тебе не надо?

  И тут она увидела платок! Я попыталась объяснить, но мама не стала слушать. Задрала мне платье и отхлестала хорошенько прутом, при этом приговаривала:

- Никому ничего не испортили, только тебе! На себя ни копеечки не потратила, всё на вас, а ты не уберегла!..

  А потом села, обняла меня, заплакала и сказала: «Прости меня, дочка, я не со зла. Беречь и ценить надо труд других, да и свой тоже»...

    Отучилась я только четыре с половиной года.

     Работать пошла с десяти лет, в ясли, хоть и говорили, что за мною самой надо ещё присматривать. Объяснили, в чём заключается моя работа.

   Давали булку хлеба, я её размачивала и посыпала сахаром, заворачивала в марлечку и давала ребёнку как соску. Дети засыпали, я вытаскивала и съедала остатки «пустышки». Стирала марлю, сушила, и так на протяжении всего дня.

  Через два года взяли поваром в колхоз. Работала на пару с подругой Тамарой Костюковой. Ночевали мы в полевом вагончике. В субботу сходим домой, в бане помоемся и вновь возвращаемся на рабочее место – делать домашнюю лапшу.

  Три года была грузчиком: загружала силосную яму.

   Проработала дояркой несколько лет. Коров доили руками, только в 1960 году у меня первой подключили доильный аппарат. В течение нескольких лет была передовичкой: подарили ковёр, покрывало, платок, постельное бельё. Радовалась, что приданое будет готово.

      Геннадия первый раз увидела, когда он приехал устанавливать доильные аппараты.

    Каждую субботу кармановская молодёжь приезжала в корниловский клуб на танцы. Там во второй раз я увидела Гену и поняла, что никто мне не нужен кроме него. Это судьба. Позже он мне признался, что он также почувствовал это.

В шестьдесят восьмом году сыграли свадьбу, переехали в Корнилово".

   

   Похожей оказалась судьба семьи Геннадия Макаровича Шелковникова.

    Родители, Макар Фёдорович и Антонина Тарасовна, поженились в 1926 году. Отец был на год моложе её, тоже из бедняцкой семьи. Жили очень дружно. В годы коллективизации вступили в колхоз «Вперёд».

  Перед войной отец окончил курсы механизаторов и работал трактористом.

  Третьего июля 1942 года его проводили на фронт.

  Война шла на западе, а его, как многих из Болотнинского района, повезли на восток. У матери на руках осталось семеро детей, она была беременна восьмым.

   Как жилось семье? «Моё сердце до сих пор сжимается от жалости к маме, ей труднее всего пришлось во время войны», - рассказывал Геннадий Макарович. Ели что придётся, собирали на полях мороженую картошку, пекли из неё лепёшки, совершенно пустые, без соли и масла. Теперь такое никто не станет есть! 

Ребятишки работали в колхозе, помогали взрослым: старикам и женщинам.

 Они с нетерпением ждали с фронта своего кормильца. Думали постоянно о том, чтобы страшная беда - смерть обошла стороной.

  И вот радость! В начале мая сорок третьего года отец был отпущен домой по болезни. Пришёл ночью пешком из Болотного, а утром уже вышел на работу. Через неделю его послали на машинно-тракторную станцию за новым трактором. Всю посевную на нём пахал под яровые.

  Но недолго длилась радость. Во время вспашки паров отца неожиданно вызвали в военкомат на перекомиссию. Признали годным к службе и забрали на фронт.

    Попал в гаубичную батарею. Участвовал в освобождении Украины, Белоруссии.

    Помню письмо от отца с фронта, мама часто его перечитывала нам вслух. «Разлилась Волга широко, я от вас теперь далеко».

    По этим строчкам мы догадались о его местонахождении.

  "Пишу на лопате ночью, а светло, как днем. Ракеты не перестают вспыхивать в небе. Недавно было интересное ранение. Пуля сняла кожу со лба...». Дальше он обращался к своей жене, он её называл «Тоненькая Тоня»: - «Всё равно, любимая моя, расцветёт черёмуха».

   Весной сорок четвёртого года на нашем тополе куковала кукушка. Мама говорила, что это плохая примета. И действительно, в конце лета отец погиб. Мы получили письмо от его товарищей и похоронку.

   Вот это письмо из сорок четвёртого военного года: «Уважаемая Антонина Тарасовна, мне очень тяжело писать вам это письмо, но я должна известить Вас, что вчера Ваш муж, Макар Фёдорович Шелковников, безвременно погиб смертью храбрых на поле боя. Крупный осколок попал ему в поясницу, и он скончался за несколько минут. Похоронили его с воинскими почестями в деревне Емелите Старее на территории Польши. Мы все, его боевые друзья, глубоко соболезнуем об этой тяжёлой утрате. Если мы сможем Вам чем-нибудь помочь, то пишите по адресу: полевая почта 34465-8. С уважением к Вам начальник политотдела артдивизиона гвардии майор Зусманович». 27 августа 1944 года.

Это письмо - наша семейная реликвия.

Похоронен отец в Польше, в Белостокском воеводстве.

  Закончилась война. Однажды к нашему дому подъехала председательша колхоза «Вперёд» Галина Кононовна Ядченко:

- Антонина Тарасовна, тем, у кого погибли на фронте мужья, прислали по 200 рублей. А ещё на почте вас ждут посылки.

   Там, у почтового окошечка повстречались две вдовы: Карань Ольга Ермолаевна и Шелковникова Антонида Тарасовна. Кто бы мог подумать, что позже судьба свяжет их детей на пятьдесят лет!..

   Посылка пришла от друзей отца, дошедших до Германии, в ней было очень много платьев для девочек. Ведь отец не знал, что не выжило шестеро детей...

  До сих пор мы храним покрывало из той посылки, стелем по праздникам: на Пасху, Троицу, и, конечно же, на девятое мая»...

   К сожалению, это было последнее интервью с Геннадием Макаровичем, он умер 22 мая этого года, на руках у жены...

     У наших героев одна судьба на двоих: их объединяла общая трагедия, невосполнимая потеря прекрасного мира детства, близких людей.

      Не в срок повзрослевшие, не по годам мудрые и невероятно стойкие дети противостояли войне, при этом не растеряв чувства сострадания, любви и доброты...