И это только начало. А сколько потом страха, неосознанного унижения приняли детские плечи и сердца. Память всё это хранит, не отпускает... 

Последний бой наших солдат, они кричат женщинам: «Уводите детей, здесь сейчас ничего не будет!»...
Дальше пленные солдаты, идущие по большаку, раненые, измученные жаждой и голодом, и женщины посылают детей с кружками воды и едой, рискуя детскими жизнями...
Какое страшное слово «заложник»! А ведь там, в далёком прошлом сидела я в заложниках. Лето. Всех жителей деревни Третьяково Духовщинского района Смоленской области согнали на пригорок у школы. Вокруг немцы с собаками. Сидим, ждём, пока они разберутся, кто перерезал телефонные провода. Разбор, по-видимому, ничего не дал. Из заложников выбирают пятерых взрослых и одного подростка, ведут на торфяные болота, расстреливают взрослых, подросток вернулся и всё рассказал, тогда нас отпустили...
Да разве всё расскажешь, что хранит память... 

Стоит перед глазами повешенная женщина, мать восьмерых детей, и растерзанный пленный лётчик.

В нашей деревне немцы стояли постоянно, одни сменяли других, потому что деревня была у дороги, ведущей к Москве.
Некоторые немецкие солдаты подзывали нас к себе, сажали на колени, показывали фотокарточки своих семей и что-то рассказывали, давали кусочек сахара, а иные и подзатыльник. 

Очень мы все боялись фашистов в чёрной форме, с собаками и плётками, при их появлении все прятались.

Так прошло больше двух лет. Началось наступление советских войск. Всех жителей деревни построили в колонну и погнали по большаку, по которому недавно гнали военнопленных. 

Бежим и мы с мамой, она несёт на руках сестрёнку. 

Сколько дорог прошли мы, сколько сожжённых деревень, разрушенных городов увидели наши детские глаза.
На границе всех погрузили в вагоны, закрыли и повезли. Иногда открывали и выпускали из вагонов. Если рядом стоял состав с немецкими солдатами, мы, дети, просили у них хлеба, а они давали, потом пугали нас и смеялись. 

Дверь вагона закрывалась и нас снова везли, везли неизвестно куда и не помню сколько. Затем нас выгрузили и долго гнали по обочине шоссе, идущего через лес. По сторонам стояли какие-то здания, обнесённые колючей проволокой в несколько рядов. От усталости дети плакали, падали, их тащили обессилевшие матери, умоляя молчать.
И вот нас пригнали в лагерь. Он обнесён колючей проволокой, у ворот часовые. 

Маму гоняли на работу, в нашем бараке множество больных детей. 

Однажды мама вернулась и сказала, что сестрёнки у меня больше нет, она умерла. В ту же ночь умерло ещё двадцать три ребёнка, ходили слухи, что у них выкачали кровь. 

Город, вблизи которого был наш лагерь, часто бомбили американцы, вой сирен заставлял нас прятаться под нары. 

Маму теперь гоняли на раскопки завалов, доставать людей из-под руин. Однажды бомбы упали прямо на лагерь, все бараки были разрушены, много убитых, раненых, какому-то мужчине оторвало ноги, и он умирал в луже крови. 

Всех убитых сложили в подвал, куда в очередной раз спрятала меня мама. 

После следующей бомбёжки нас погнали вглубь страны, мы шли по разрушенному городу, а куда и зачем, не знал никто. Нас не кормили, мы питались остатками овощей с полей: свёклой, брюквой, шпинатом...
Лагерь, куда нас пригнали, был огромный. Помню, что лежу на каких-то тряпках, постанываю и плачу, пришёл человек, осмотрел меня, и нас вместе с мамой поместили в тифозный барак, двери и окна забили. Сколько времени я там полумёртвая пролежала, не знаю. 

Город сильно бомбили, горячие осколки попадали в наш барак. После очередной бомбёжки стало непривычно тихо, слышались только дальние раскаты, а утром побежали куда-то немцы, сбрасывая на ходу форму. Мужчины из нашего барака отбили доски и выпустили нас наружу. Мы сидели тут же, у барака, а по улице уже шли американские солдаты.
Так пришла свобода. Радость и слёзы, молоко, много белого хлеба - и врач. Через несколько дней я поправилась и начала самостоятельно ходить. Ещё через несколько дней в лагере нашли огромные ямы с вещами, с чьих они плеч, я узнала позже.
В конце октября 1945 года мы вернулись домой на Смоленщину, разбитую и сожжённую. Опять страшный голод и болезни. Всё шло на еду, даже крапива в дефиците, в наличии только лебеда, из неё печём лепешки и варим суп.
В 1949 году нашёлся мой отец, и мы едем к нему в Сибирь. Вот здесь было сытно, без болезней, а главное - без страха. 

Здесь, в Сибири, началось моё запоздалое детство, украденное войной.

Прошепчи мне, лес зелёный,
Сказку детства моего.
Расскажи мне всё подробно
О том, что было так давно.
Позови меня ты в сказку,
 Уложи на травку спать,
Подари любовь и ласку,
Рядом пусть присядет мать...

Да, это не страшные сказки. Это моё детство, война, лагерь, город Кёльн, освобождение и переезд в Сибирь, гостеприимную и благодатную.»

Таких историй множество, но живых свидетелей с каждым годом всё меньше. 

Хочется думать, что наши дети поймут и навек запомнят, что война разрушает не только тела - чёрной паутиной боли и ненависти она заволакивает души... Как сильна и добра должна быть жизнь, чтобы исчезла эта паутина навсегда!