Матрёна была вторым ребёнком в семье Егора и Ульяны Мищенко, первенцем был сын Ваня. 

Их будущую маму Ульяну в шестнадцать лет выдали замуж за видного парубка, Мищенко Егора. И хоть молодая категорически отказывалась от этого брака, слушать её никто не стал. Её родители приехали из Харьковской губернии в поисках лучшей доли, но суровый сибирский климат им оказался не по душе. Выдав дочь замуж, они вернулись обратно. И Ульяна уже никогда их не видела. По словам прабабушки, она бежала за телегой, на которой уезжали родители с младшими детьми, и горько рыдала, умоляя не оставлять её здесь одну. Но решение родителей было непреклонно... 

Её муж Егор был из многодетной семьи: семь сыновей воспитывали в традиционной патриархальной культуре. В годы Гражданской войны прадед воевал на стороне Белого движения. И в семье строжайшим образом было запрещено говорить на эту тему. Я смутно помню, как прабабушка пыталась что-то рассказать про войну, но бабушка категорически заявила: «Тише! Не надо это говорить детям!» Мне было непонятно, почему, но уже тогда я почувствовала некую тайну. 

В семье Ульяны и Егора родилось семеро детей, но только пятеро из них выжили.

Когда началась Великая Отечественная война, моей бабушке исполнилось 13 лет. Она училась уже в четвёртом классе, были успехи, но учёбу пришлось оставить до лучших времен. «Мой учитель Борис Дорофеевич (фамилию не помню) не отпускал на работу, говорил, что учиться надо. Но мама забрала на работу», - вспоминает Матрёна Егоровна.

 Она пошла работать в телятник: поила, чистила, кормила теляток. Наступила весна, все вышли в поле. Матрёну поставили пахать на быках. Как это было тяжело! Сил не было, скудное питание и постоянная нехватка сна делали свое дело... Через год она считалась уже взрослой, и её перебросили работать на сеялку. И на её протесты председатель ответил: «Твой отец кузнец, значит, и ты должна всё уметь». 

В поле вышли женщины, дети и те мужчины, что остались в тылу. Перекинув мешок с пшеницей, женщины медленно шли по полю. А дети пахали. Были и трактора, но они не могли сделать весь объём работы. 

Главный лозунг тогда был «Всё для фронта, всё для победы!». Никто не жалел себя. «Бывало, забьётся диск землёй на сеялке, а сил не хватает его освободить. Беру камень и кидаю в трактор. Тракторист, мальчишка молодой, услышит, остановится. Поможет наладить, и едем дальше. Смажу солидолом, вроде бы работает... Быстро всему приходилось учиться», - говорит бабушка, улыбаясь. «За это время всё попробовала: в сенокос копнили: дадут грабли и на целый день, возили гарбы (бричка с сеном), в уборку на лобогрейке сидели, Иван Ларченко был погонычем. А брат мой Иван - у Амалки Дарнес. Вечерами копнили накошенную пшеницу. На гарбах возили пшеницу до молотилки, что стояла на краю полосы, а там уж в барабан подавали. Трактором НАТИКом тащили комбайн. Я на комбайне была штурвальной. В мои обязанности входило смазывать цепь после нескольких кругов и скидывать солому, как накопится, потом пшеницу отвозили прямо с поля в Ивановку на ток».

 В их семье было семеро детей. Старший Савелий умер в пять лет. Но через несколько лет умер и другой ребёнок - Петя. Время было суровое, не жалело никого. Маленький Петя заболел, поднялась высокая температура. Лекарств нет, да и мама в поле. Была уборочная страда. Когда Пете стало совсем плохо, председатель отпустил мать домой. А та бежала домой и не знала, радоваться или горевать. Дома забот полно, а на улицу выйти стыдно: ведь вся деревня в поле. После обеда приехал председатель и снова забрал мать на работу, не хватало рабочих рук. А уже вечером в поле прибежала дочь Татьяна и сказала, что Петя умер. 

Старички сбили ящик из досок, напоминавший гробик, выкопали могилу глубиной один метр. Копать было некому. И похоронить-то по-человечески тоже было некому.

 Шёл 1943 год… Война, голодный тыл, тяжелый труд… Работы у женщин в тылу было много. Мама моей бабушки работала сахманщицей, т. е. следила за ягнятами. В её колхозном хозяйстве было двенадцать овечек, за которыми она должна была ухаживать. Для маленьких ягнят было построено специальное помещение, отапливать которое входило в обязанности сахманщицы. На печь ставили круглый казанок, чтобы на нём сушить объедья. Это остатки сена и соломы, которые оставались после кормления овец. Эти объедья шли на топку. В суровые зимние холода это спасало маленьких ягнят от морозов. 

Однажды затопив печь, накормив ягнят, прабабушка Ульяна пошла домой, где её ждали дети, домашние хлопоты.

Никто и подумать не мог, что этот день станет роковым в судьбе семьи. Объедья упали на печь, началось задымление и пока пришли люди, ягнята погибли в дыму. Такого в сталинское время не прощали. Пока не разобрались что к чему, двенадцать овец-маток порезали на мясо, списав все убытки на Ульяну. Зоотехник подал заявление в суд. В здании сельского клуба состоялся народный суд, на котором «вредителя социалистического имущества» Мищенко Ульяну, мать пяти детей, осудили на три года. 

День, когда маму увозили в тюрьму, Матрёна Егоровна запомнила отчётливо: «Посадили на бричку, вся деревня вышла посмотреть на это. А мы как кукушата бежали за ней и кричали: «Мама! Мама!». Так и бежали бы, если б люди не остановили».

Начались тяжёлые дни сиротства. Отец был на фронте, мама в тюрьме. Через некоторое время приехали люди, представились работниками детского дома. Матрёна была несовершеннолетняя и не имела права воспитывать братьев и сестёр. Ей тогда было лишь 15 лет. В детдом определяли Толю, Сергея и Таню. Когда дети поняли, что их хотят разлучить, заплакали и начали кричать: «Няня, не отдавай нас!». Матрёна с братом Иваном твёрдо сказали: «Умирать вместе будем, а не отдадим!». То ли время было такое, суровое, но в чём-то и милосердное, то ли поверили в них, но дети остались вместе.

Весной 1943 года началась эпидемия тифа. Эта страшная болезнь косила всех, не щадя ни детей, ни взрослых. Заболела и Мотя, а следом и младшая сестрёнка Таня. Маленького Толю определили к снохе Кате, а больных девочек брат Иван увёз в Шандоровку. Двухлетнего Серёжу пришлось на свой страх и риск взять с собой в больницу, т.к. сидеть с ним было некому. Доктор Гапоненко, увидев «делегацию» из больных детей, удивился: «Что за ребёнок? Чей? Зачем в центр эпидемии?». Ослабевшие от болезни девочки ответили: «Мама в тюрьме, папа на фронте…»

В больнице у бабушки отказали ноги. Её стали выносить на улицу, чтобы она грелась на солнышке. Открыв ноги и закрыв лицо, она лежала по несколько часов на солнце. Видя, как тяжело этой семье, повар больничной столовой хотела забрать к себе младшего братика Серёжу. Но девочки категорически отказались. Врачи уважительно относились к детям, отдав должное их любви, сплочённости и жажде жизни. Говорили: «Надо спасти эту семью». 

Удивительно, но все они выжили, а маленький Серёжка даже не заразился тифом. 

Матрёну привезли из больницы перед посевной, а Татьяна болела вплоть до сенокоса.

Но беды на этом не закончились. Приехав домой, дети обнаружили, что из дома вынесли всё! Не было ни мебели, ни посуды. Обессиленные сёстры тихо опустились на голый пол. Иван натаскал соломы с поля, нарвал полыни, так и проспали до утра. А сами и не верили, что наконец-то они дома!

Наступило утро. Решили пойти к председателю колхоза и рассказать о своей беде. Вышли на улицу, а погода ветреная. «Долетели» как пушинки до правления. Председатель отреагировал оперативно. Собрал сельчан в клубе, объявил, что если не принесут добровольно украденное, то пойдут по домам искать всем селом. Но, увы, ничего не нашли. Отыскалась только пила. Но и этот нехитрый инструмент помог детям не замёрзнуть зимой.

Посадили картофель. Председатель Уколов не забывал семью: привозил брынзу, молоко. Дети понемногу отходили после больницы, набирались сил. 

Шли дни. Несмотря на слабое здоровье, дети продолжали работать и дома, и в колхозе. «Иван, уходя на работу, ставил палочку на огороде. Это была метка. До неё должны были прополоть картофель. Было очень тяжело. Порой падали на землю, плакали, но понимали, что помочь некому. Если не вырастим картошку, семья будет голодать зимой. Так и работали: плачем, жалеем друг друга, но продолжаем двигаться вперёд. А тут ещё бригадир пришёл и забрал меня на поле присматривать за учениками на прополке. Брат Иван пошёл к председателю и попросил, чтобы я посидела ещё дома. Очень слабая была. Тиф подкосил здоровье»,- вспоминает бабушка.

  Наступила осень. Выкопали картошку. Урожай был богатый. Радости не было предела! Первым делом решили попробовать на вкус молодую картошку. Нашли старое ведро, помыли его. Поставили кирпичи и на этой «печке» сварили обед. Вывалили готовую картошку прямо на землю, т.к. не из чего было есть. Но такой вкусной картошки они не ели никогда...

Дом семьи Мищенко стоял у колка. Председатель понимал, как тяжело живётся детям без родителей. Бабушка не помнит, чтобы он оставался когда-либо равнодушным. Вспоминая своего председателя, говорит, что до сих пор слышит стук его деревянной ноги. Он был инвалидом, поэтому на фронт его не взяли. Но физические недостатки и напряжённая, суровая эпоха не очерствили душу этого человека. 

Приближалась зима. Что такое сибирские морозы, знают все. Местная власть разрешила ребятишкам собрать сухие сучья в лесу. Более того, на трудодни посчитали, сколько можно вырезать кизяка в бараннике. А это уже отличное топливо! Кизяк резали пластами, выносили на улицу, складывали друг на дружку, так чтобы их продувал ветер. Пока пласты сохли, подготовили сарай. Он имел две двери: одна на задний двор, другая выходила в сени. Решили замазать заднюю дверь. Так и ветра меньше в сарае, и безопаснее оставлять запасы на зиму без присмотра. К наступлению холодов семья была готова.

И они не заставили себя ждать. Пришли морозы, вьюги. Но работа в колхозе продолжалась круглый год. 

Вставать на ферму надо было рано: в четыре часа утра. В то утро был сильный буран, на улицу даже выходить страшно. Но есть такое слово - "надо". Вдруг шум вьюги нарушил какой -то посторонний звук. Он шёл из сарая! Там же дрова! В темноте ничего не разберёшь, снег забивает глаза. Но и без света стало понятно, что дрова воровали. Дверь наружу была сломана, кое-где оставались следы. По ним наутро и вышли на воров. Это оказалась семья кузнеца. Его оставили по брони в тылу. В семье было два сына, жена: было кому наготовить дров на зиму. Но люди решили, что воровать легче. 

На народном собрании сельчане от возмущения чуть не устроили самосуд над ними. По требованию народа семью вывезли на «41 километр». Как выяснилось, эта семейка не гнушалась и воровством картошки.

     

В советское время за хорошую работу колхозников премировали. Наличных денег люди не видели, но колхоз порой награждал тружеников отрезами ткани, молодыми телятами, часами, швейными машинками и т.п. Моей бабушке в качестве премии достался отрез на платье. Естественно, о швейной мастерской тогда и речи не шло, платья девушки шили сами. И никого не волновало, почему все ходят в одежде одинакового цвета или фасона. Одежды было так мало, что в ход шло всё. Так, из байкового одеяла бабушка сшила брату брюки, а из остатка - сестре юбку. Это была большая удача. 

Так и осталось загадкой, кто из родственников проявил жалость к детям и выслал одну тысячу рублей. На эти деньги бабушка и купила одеяло да телогрейку. Эти тёплые вещи спасали зимой не раз. Работая на ферме с телятами, бабушка умудрялась оставить молока для младших. Меняясь одеждой, дети поочерёдно прибегали на ферму, пили молоко и бежали домой, пока никто не заметил, как «расхищается социалистическое имущество»...

С особой теплотой вспоминает баба Мотя милого старика по фамилии Кулик. Он очень любил детей. Работал в колхозе сторожем, на ночь распрягал быков, пас их, а дети приходили к нему сказки послушать да печёной картошки поесть. Место ночёвки называлось Кулистан!

А ещё дед Кулик умел делать чирки. Так называли обувь, сделанную из шкуры быка. Особенность этих обуток состояла в том, что шили их из сырой, свежей шкуры, сразу же надевали на ноги и ходили до тех пор, пока не высохнет шкура, приобретая форму ступни.

Когда дед Кулик умер, хоронили его всем селом. Дети очень плакали по нему. «Ждали-ждали на работу, а его всё нет. Никто и не подумал, что с ним случилось несчастье. Пошли искать и увидели раскинутое тело под тополями, как будто обнять их хотел на прощание», - вспоминает бабушка.

Шёл уже май 1945 года. Как-то колхозники вышли в поле пахать землю. Но тут к ним примчался конюх и закричал:

- Выпрягайте, война кончилась!

Все побросали рабочий инструмент и побежали что было сил в деревню. А там рёву, шуму! В честь великого праздника разрешили зарезать несколько баранов, устроили вкусный, сытный обед. А потом опять на работу.

С фронта начали возвращаться мужчины. Но 1927 года рождения не вернулся ни один… «Как сено покосили», - говорит бабушка.

Только осенью 1946 года из тюрьмы вернулась мама Ульяна. Матрёна Егоровна вспоминает: «Была уборка. Я работала на лобогрейке. Из деревни приехал конюх и сказал, что мама пришла. Не помню, как соскочила с лобогрейки. Я летела по пшеничному полю и не верила своему счастью. Переступив порог дома, упала в мамины объятья и долго плакала. Наверно хотела оставить все невзгоды, тревогу, несчастья в своих слезах. Появилась уверенность, что теперь не одна - с мамой! А папа пришёл домой только в 1947 году».

Прошли годы, дети выросли, но продолжали работать рядом. Когда страна начала поднимать целину, моя бабушка, уже будучи замужем за Краснослободцевым Николаем Иосифовичем, уехала в Северный Казахстан. Там у них родились четыре сына: Александр, Виктор (мой отчим), Геннадий, Роман. По-разному сложилась судьба у сыновей: старший стал геологом, уехал на Север, где до сих пор живёт и по-детски восторженно любит этот суровый край. Мой отец – Виктор стал хлеборобом, пошёл по стопам своего отца. Не раз доказывал свою любовь к родной земле и умение трудиться. Геннадий живёт в республике Коми, служит в полиции, не раз бывал в «горячих точках», а младший, Роман, в годы существования СССР работал комбайнером, женившись на девушке Светлане, предки которой были немцами из Поволжья , и в первую волну эмиграции уехал за семьёй супруги в Германию.

Но, несмотря на далёкие расстояния между братьями, каждый год мы все вместе собирались в селе Берёзовка Павлодарской области, с развалом СССР забрали бабушку в Троицкое, где она прожила последние 16 лет. И не было дня, чтобы к ней не заехали гости: бывшие жители Казахстана, многочисленные племянники, друзья, соседи. Она любила всех! Без пиалы чая, подарка или «это на дорожку, дома покушаете» от неё никто не уходил. 

Говорят, человек живёт столько, сколько о нём помнят. О моей бабушке будут помнить долгие годы не только те, кто её знал, но и те, кому мы расскажем о ней и о том, как можно любить свою семью.