В первой половине марта 1945 года погода стояла довольно тёплая, не дождливая.

Наш полк находился на отдыхе в небольшом посёлке, близ озера. В то время я

работала фельдшером в санроте, которая разместилась в одном из дворов со

всеми хозяйственными постройками.

В доме «развернули» приёмную операционную. Две комнаты занял личный состав: командир санроты (старший врач) Кадуков (он носил полевые офицерские погоны без знаков отличия) с ординарцем Васей Шансковым, любившим играть на тальянке, которую он возил с собой; врач Нина Кашаева, фельдшеры Нина Голубева, Коля Орлов, Иван Бычков, Галя Кожевникова и я (меня звали просто Граней, возможно и фамилию не все знали). Писарь Нина, санинструкторы Лида, Полина, повар Клава, ездовые (фамилий не помню).

В санроте было организовано круглосуточное дежурство: вели амбулаторный приём, проводили профилактический осмотр личного состава, делали профилактические прививки против столбняка, желудочно-кишечных заболеваний.

Впереди водная преграда - нам предстоит форсировать реку Одер. Нас, медиков, тоже готовили к этой операции. Все, свободные от дежурства, занимались вместе с личным составом полка - тренировались на озере плавать на плотах, надувных лодках и других средствах. Проводились партийные собрания с повесткой дня на эту тему под руководством замполита полка майора Ильи Якушева и парторга майора Ивана Алёшкина.

Задача форсирования Одера рассматривалась и нашей комсомольской организацией, которую возглавлял лейтенант Борис Моторный. Дивизионная самодеятельность, под художественным руководством старшины Воскресенского, показала хороший критико-юмористический концерт, на котором впервые была исполнена песня о нашей дивизии.

Держа прибрежную оборону, полковые подразделения продолжали заниматься подготовкой к форсированию. А нас, т.е. санроту, перебросили за Одер, на занятый небольшой плацдарм. Переправлялись мы через наведённый сапёрами понтонный мост, по которому беспрестанно била фашистская артиллерия, миномёты... Снаряды поднимали огромные столбы воды, мост качало, заливало водой, но ни один снаряд не попал в цель. Благополучно переправились, «развернулись» в одном из домов, установили дежурства, выставили часовых... Посёлок обстреливался артиллерией, били и по переправе...

Через два дня, 15 марта 1945 года, с наступлением темноты полк переправился. Батальоны заняли позиции для предстоящего прорыва обороны. По всей линии фронта была сосредоточена артиллерия всех видов и калибров, миномёты и прочая техника, установлены прожектора, обращённые в сторону противника, сирены. По общей команде был открыт огонь, включены световые приборы, завыли сирены. Началась часовая артподготовка. Такая канонада! Зарево освещало полнеба! Даже на нашей стороне было светло, как при утренней заре перед восходом солнца!

Подразделения полка пошли в наступление. А через час-полтора начался поток раненых. Помнится, я стояла у операционного стола, выполняя команды Кадукова. Писарь Нина под диктовку записывала все необходимые данные в регистрационный журнал. Врач Катаева с санинструкторами и другими фельдшерами занимались подготовкой и эвакуацией раненых в медсанбат.

Утром следующего дня (16.03. 45 г.) сообщили о гибели фельдшера 3 батальона Вани Овчинникова (прямое попадание артснаряда). Я почему-то сразу подумала, что вместо него пошлют меня. И верно, через несколько часов, когда батальон отошёл во второй эшелон, к старшему врачу пришёл командир 3 батальона майор Виктор Юмакаев с просьбой дать замену. Кадуков вызвал меня и сказал: «Граня, мне некого больше послать»... Я всё поняла. Откуда-то здесь же оказался и командир полка подполковник Александр Вознесенский, предупредивший: «Смотри, Юмакаев, чтобы не было злоупотреблений, она девушка...» Юмакаев ответил: «Не будет». Вместе с Юмакаевым я ушла на КП батальона. Так я стала командиром санитарного взвода, который состоял из ездового Васильчикова, годившегося мне в отцы, старшины Банникова старшего санинструктора, и санинструкторов Парфилюка с Урабликом, моих сверстников. Остальные - в ротах. Все ребята были очень исполнительные, инициативные, заботливые.

Старшина Банников позже был ранен в правое бедро - сквозное пулевое ранение. После излечения, видимо, демобилизовался по возрасту. Кадуков, старший врач, уже в Берлине был тяжело ранен минным осколком в живот - так и не возвратился... Человек он был организованный, знал своё дело и подчинённых, умело давал поручения. А с Парфилюком и Урбаликом пришлось шагать дальше и работать уже в мирные дни. О них у меня остались самые тёплые воспоминания.

Наш 598 стрелковый полк совершал ночной марш-бросок. Ночь была тёмной и по-весеннему тёплой. Тишина и спокойствие заставляли забыть о войне. Но при подходе к небольшому посёлку фашисты обстреляли нашу колонну трассирующими очередями. Несколько человек было ранено.

Полк развернулся. Подразделения заняли позиции. Роты 3-его батальона залегли в кювете вдоль проходящей шоссейной дороги... Мои санинструкторы Банников, Парфилюк и Урбалик разыскивали в темноте и стаскивали раненых в подвал одного из домов, где я оказывала необходимую помощь и готовила их к эвакуации. Стало светать. Я решила зайти на КП батальона, но пробегающий солдат, махнув рукой за дом, сказал: «Там много раненых». Выйдя со двора за угол дома, я услышала автоматную стрельбу в густом сосняке и, подумав, что это наши солдаты прочёсывают лес, побежала к шоссе, упала в кювет и через дорожное полотно заметила лежащих на просёлочной дороге. Будучи уверенной, что в лесу наши, я вскочила и побежала к лежащим. Немного не добежав, упала и подтянулась на вытянутые руки, поползла... В момент падения по мне был открыт пулемётный огонь - три очереди. Но пули легли позади. Прицел был точен, но я ведь сразу сделала рывок вперёд и доли секунды спасли мне жизнь. Шёл дождь. Я подползла к одному из лежащих, который, повернув голову в мою сторону, тихо сказал: «Не поднимайся, в 50 метрах пулемётное гнездо». Это был старший сержант Сафонов из 8-й роты. Оказывается, фашисты оставили прикрытие для своего отхода. Отделению Сафонова не удалось подавить эту огневую точку. Так мы лежали под дождем, как на ладони, на дороге, выложенной булыжником.

Рассвело. Ползти к своим было невозможно - дорога выпуклая, с обеих сторон заболоченность. Наши, находящиеся у шоссе, 8-я рота под командованием капитана Коноваленко были уверены, что мы все мертвы, не решались рисковать жизнью других.

Не знаю, сколько мы лежали, но мне показалось, очень долго. Страха не было, больше волновало, что ждут раненые, собираемые санитарами. Тихо с обеих сторон. Дождь не прекращался. Потом слышим грохот со стороны шоссе. Это подошли наши самоходки. Одна из них, поднявшись на полотно дороги, прямой наводкой послала снаряд по пулемётному гнезду. Мы с Сафоновым поползли, а когда просвистел второй снаряд, соскочили и над нашими головами пролетел третий... Мокрые, грязные, но невредимые, мы оказались в объятьях друзей.

Батальон пошел вперёд. Санинструкторы и я сделали всё нужное для эвакуации раненых в санроту. А выйдя из подвала, я увидела командира полка подполковника Вознесенского. Значит, и санрота «снялась»... Доложив и попросив разрешения оставить раненых с санинструктором до прихода санроты, я пошла догонять батальон. Пришлось идти по той самой дороге, на которой остались лежать, изрешечённые пулемётным огнём, 8 наших солдат. Лежали они в разных позах: кто держал автомат, кто гранату, а кто пытался окопаться... Мне так стало горько и обидно - все пошли вперёд, а меня тоже оставили бы здесь. Это чувство передать невозможно...

День распогодился. Вслед за танками мы вошли в пригородные берлинские дачи. Цвели фруктовые деревья, всё благоухало наперекор обстановке. Сопротивления противника не было, ушло и население.

На второй день вступили в предместье Берлина со стороны Шпандау, где был освобождён женский концлагерь. Нас встретили со слезами радости...

Последующие дни подразделение вело уличные берлинские бои, приближая победу.

Если мне не изменяет память, 30.04.1945 года мы покинули предпоследний КП, который находился в подвале, засыпанном кирпичом, щебёнкой, стеклом П-образного дома. Радист, беленький паренёк, всё время поддерживал связь с ротами, штабом полка, без конца повторяя: «Цейлон! Цейлон! Я Чинара»... И когда слышал отклик, давал микрофон командиру батальона капитана Дмитрию Стукову, временно замещавшему ушедшего от нас майора Виктора Юмакаева, или начальнику штаба старшему лейтенанту Александру Захарову.

Нам предстояло преодолеть последний рубеж - реку Шпрее. Но уличные бои это уличные - бьют и сверху, и снизу, и из-за каждого угла, и из каждого окна...

Только мы выбрались из подвала и добежали до арки (вход во двор был через арку), как неизвестно откуда открылся огонь... Груды камня, щебня, подбитый танк перед аркой мешали быстрому броску. В это время был ранен капитан Стуков в подколенную ямку (на следующий день пулю удалили в нашем медсанбате). А меня схватил сзади за ремень капитан Трифонов и утащил в укрытие. С большим трудом по одному, по два перебрались к мосту «Мольтке» через Шпрее, который обстреливался артиллерией, миномётами, пулемётами, фауст-патронами... и по которому мчалась наша боевая техника, личный состав - только вперёд!

Сам мост небольшой, но преодолеть было нелегко: подбитые орудия, разрушенная арматура и скопившаяся наша техника... Помню, не обращая внимания ни на что, я перепрыгивала через какие-то железные прутья, трубы, которые тоже «двигались» от проходящей техники... И одним концом такой железяки сильно ударило мне по левой голени, но надо было бежать, и я попрыгала на одной ноге. Мост был преодолён. И к моему счастью, кости голени оказались не задетыми, - удар пришёлся между малой и большой берцовой костями (осталась метка о том дне). 

Наконец, мы достигли последнего рубежа (имею ввиду КП батальона) - мы в подвале «Дома Гитлера» (МВД), который тогда так назвали. Наступила ночь. Все наши подразделения заняли позиции в Трептов-парке.

На КП одной из рот ходила и я. Оно располагалось в бомбоубежище, вход в который прикрывал тяжёлый металлический люк - открыв его, нужно было спуститься в подземелье по крутой бетонированной узкой лестнице с металлическими перилами только с правой стороны.

В ту ночь, с 30. 04. на 01.05 1945 года, у нас погиб связист, тянувший связь в одно из подразделений (фамилии не помню). Очень было жалко и обидно за его гибель. В течение дня 01.05 1945 года мне не пришлось никому оказывать помощь, потерь, по-моему, тоже не было.

150 стрелковая дивизия штурмовала Рейхстаг. Наша 207-я - Имперский театр. Мы по-прежнему находились в «Доме Гитлера». Я поднималась из подвала и обошла несколько комнат, уставленных книжными шкафами, письменными столами... Всё находилось в таком хаотичном состоянии: валялись стулья, папки, бумаги...

Радист по-прежнему вызывал «Цейлон»... Подразделения продвигались к Крольонере (театру). И снова ночь. Это была последняя военная ночь с 01.05 на 2-ое мая 1945 года. 150 стрелковая дивизия водрузила знамя над Рейхстагом. Наше командование предъявило капитуляцию Берлинской группировке. Был получен приказ: «Огонь не открывать!» - будут проходить парламентёры...

Всё словно замерло, стало так тихо, ждём, чем закончатся переговоры... И наконец на рассвете 2 мая сообщили: "Берлинская группировка сдалась!». Не верилось, что пришёл войне конец. Стали поздравлять друг друга, целоваться и плакать, не стесняясь слёз.

Все вышли из укрытий - и мы и немцы. И я впервые увидела, что в Берлине есть улицы. Деревья парка были изувечены снарядами, но на валяющихся тут и там сучьях распустились такие свежие зелёные листочки! Цвели тюльпаны. Весна брала своё.

То первое мирное утро было таким прекрасным, что до сих пор чувствую лёгкое дуновение и запах воздуха, ласкающие лучи солнца! Кончилась трудная работа!

Некоторые офицеры, солдаты пошли осматривать Рейхстаг. А я махнула рукой на его серые развалины, сказав: «Ну его!», и пошла с Парфилюком и Урбаликом разыскивать место для отдыха уставших солдат. Неподалёку, в бывшем немецком госпитале, начали устанавливать кровати. И, не успев превратить одну из палат в казарму, услышали: «Полк, строиться!»...

Построились. Командование поздравило нас со взятием Берлина. Сразу же, не перестраиваясь, вышли на окраину города, где нашему батальону было отведено несколько домов.

Все расположились по-братски. Жители ещё боялись возвращаться в свои квартиры. 

Здесь нам вручили грамоты Главного командования СССР «За взятие Берлина» (медали мы получили позже).

Наша походная кухня, хотя и была на колёсах, остановилась на некоторое время. Здесь же, где она расположилась, был чисто выбеленный гараж. Мы решили превратить его в столовую. Натаскали столов, стульев, столы сервировали по-ресторанному. Было всё, даже зеркала, умывальники, полотенца повесили. Личный состав приводил себя в порядок. Чтобы постирать своё обмундирование, я переоделась в гражданский костюмчик. Увидев меня издали, командир полка Вознесенский крикнул: «Солдат, задержать!» Тот растерялся, не поняв шутки. Подойдя ко мне, Вознесенский поздоровался и сказал: «А знаешь, так тебе лучше». Видимо, очень мы соскучились тогда по штатскому. 

Другие фронты ещё добивали фашистов. 9 мая, сразу после ужина, по тревоге построился полк - была объявлена полная Победа! Война закончена. Поздравили нас с победой. Кричали «Ура!», салютовали из всех видов оружия... и, не расходясь с этого построения, походным маршем вышли из Берлина. 

Шли три дня до так незываемой «Дачи Геринга». Расположились в прекрасном сосновом лесу, близ озера.

Началась наша мирная служба. 

В войне участвовали три моих родных брата. Двое погибли: Иван под Ленинградом, Леонид при форсировании Днепра. Третий, Валентин, громил милитаристскую Японию. А я дошла до Рейхстага.