Родился Иван Григорьевич ровно на сто лет раньше меня, в далёком 1898 году в станице Пресновка. В 1904 году родители Ивана построили деревянный дом из трех комнат, но прожили в нём не долго. В 1905 году был сильный пожар, сгорело 150 домов.

Есть в мире поговорка: «Где тонко, там и рвётся». Но всё же построили другой дом, из двух комнат, а в 1910 году новый пожар, сгорели 115 домов и деревянная военная крепость, построенная в 1752 году. К счастью сгоревший дом был застрахован, на полученные деньги купили домик на другом краю станицы, эта сторона селения не попадала раньше под пожары. Но от беды не уйдёшь, через год новый пожар, у Чернигиных сгорели хозяйственные постройки «дворы», но домишко остался, не сгорел. Жить в нём было не возможно, рушился, вот-вот упадёт.

Решили строить новый. Купили берёзовые брёвна и построили дом на месте ветхого. К 1917 году вся станица Пресновская отстроилась заново и насчитывала 224 двора. Иван Григорьевич учился в церковно-приходской школе, закончил 4 класса, неплохое образование для крестьянского мальчишки.

1918 год. Этот год для Ивана Григорьевича наполнен крупными и важными событиями. Ему 20 лет. В 1918 году в селе установилась Советская власть, и первым председателем сельского совета в Пресновке был Степан Бородавкин. Село в это время было большое и красивое, много зелени, особенно много было очень высоких тополей. В этом же году прадед Иван женился на Клавдии Константиновне Усачёвой. Ей в то время было 18 лет. Венчались в станице. Церковь была деревянная, на каменном фундаменте, с одним куполом (однокрестовая), названа в честь святой Троицы. При церкви была колокольня.

Сама церковь построена в 1906 году на средства фонда императора Александра III и усилиями самих жителей-прихожан. Мать Клавдии – Усачёва (Докучаева) Прасковья Дмитриевна, отец Усачёв Константин, участник Первой мировой войны. Был награждён Георгиевским крестом, который после революции 1917г. спрятал (закопал). Более подробных сведений о нём не сохранилось.

Через три месяца после свадьбы заболел отец Ивана Григорий Елисеевич, а старший брат Максим воспользовался этим и начал уносить из отцовского дома вещи, решил поделить имущество. Был красивый конь, жеребец тёмно-серый, лучший из коней, он его увёл. Никого не спрашивал. Брат Иван младший, а отец болен.

В стране, в городе, в деревне теперь царствовала разруха. Нет в станице ни врачей, ни медикаментов. Григорий Елисеевич умер. Хозяйство моего прадеда состояло из двух худых лошадёнок и 10 десятин земли. Осенью собрали хлебушка на семена и на еду. Жили не богато. В конце года родилась первая дочь Ивана Григорьевича и Клавдии Константиновны Нина Ивановна, она была очень похожа на деда Григория Елисеевича.

Прибавилась семья, нужно больше сеять. В 1919 году Иван Григорьевич посеял 15 десятин, но собрать не пришлось. Хлеб не убранный ушёл под снег. В разгаре Гражданская война. Забрали Ивана в армию – белую, где заболел тифом. В те годы тиф был бедствием для Сибири. Он вызван голодом, холодом, абсолютной антисанитарией и полной завшивленностью населения, особенно военнослужащих. Смертность от тифа поднялась до катастрофических величин.

Прадеду удалось справиться с болезнью, выжить, вернулся назад в сотню. Через несколько месяцев перешёл на сторону Красной армии. Весной 1920 года вернулся домой в отпуск. Нужно хлеб сеять, а в поле пшеница с прошлого года не убрана. Часть смогли собрать, остальное пришлось жечь.

Советское руководство проводило политику военного коммунизма. Сибирские крестьяне, «достаточные» хозяева, восприняли происходящее как большую беду. 20 июля 1920 года Совнарком принял специальный декрет об изъятии хлеба в Сибири. На крестьян была возложена ещё более тяжёлая развёрстка в 110 млн пудов хлебофуража (четверть развёрстки страны). Кроме хлеба, продовольственные органы Сибири должны были заготовить несколько миллионов пудов мяса и масла, 830 тыс. штук овчин, 220 пудов шерсти, кожу и пушнину.

Сдавая продукты, сами крестьяне недоедали, голодали; они не понимали, почему они должны безвозмездно отдавать хлеб, выращенный тяжёлым трудом. В начале 1921 года вспыхнуло Ишимо-Петропавловское восстание. Захватило восстание и прадеда, он присоединился к повстанцам. На подавление восстания были брошены крупные силы Красной Армии. В начале апреля 1921 года превосходящие силы коммунистов «потопили восстание в крови».

Вернулся Иван домой в 1922 году. Семья бедным – бедна, одна лошадёнка, одна корова. Стали вместе с дядей Матвеем сеять: у него лошадь и у Ивана лошадь, да подросток двух лет, значит 2,5 лошади. Иван с дядиными ребятишками пахал и сеял, а дядя Матвей рыбачил, поддерживал семью. Учились «жить по-новому», а точнее сказать, выживать в новых условиях, приспосабливаясь к новой власти.

1923 год. Иван проводил посевную один. Подрос конь, стало уже два. Родился сын Анатолий. Но прожил всего один год и умер. Работали всей семьёй, восстанавливали хозяйство. Вскоре на дворе Ивана Григорьевича неслись куры, 10 овец выгуливались в степи, три лошади, которые, как и полагалось, почти не выходили из оглобель, две коровы давали молоко и все, что можно из него приготовить.

Через два года и семья прибавилась, родилась Людмила. Слабый и болезненный ребёнок. Местная повитуха посоветовала поить её вином – кагором, за ним ездили специально на станцию Петухово.

1926 год. В хозяйстве Чернигиных уже 20 десятин земли, засеяли их пшеницей и овсом. Есть три лошади и жеребёнок. Иван купил молотилку. Осенью намолотил пшеницы и овса 2 тысячи пудов. Работали всей семьёй: бороновали, сеяли, косили, пахали, возили снопы. Женщины помогали косить, ворошить сено, пряли, вязали, прибирались в доме, Нина была нянькой для младших.

Дармоедов и бездельников в семье моего прадеда не было. Двор по чистоте и прибранности не уступал дому. Каждая вещь знала свое место: хомут, вилы, метла, топор. Чернигины, как и многие сибирские крестьяне не только выживали, но умудрялись в жутких условиях более или менее сносно накормить детей, одеть – отнюдь не благодаря «изобилию», а благодаря крестьянской смекалке, хитроумности, мудрости.

1927 год - опять начались неприятности. В стране хлебозаготовительный кризис. Ивану Григорьевичу надо сдать государству 100 пудов хлеба бесплатно. Отдал. На этом не остановились, потребовали ещё сто пудов. Мой прадед надеялся, что все будет по справедливости. Никогда от веку не сидела его семья, сложа руки: строила избы, пахала, сеяла, пряла. Но по справедливости не получилось. Остались опять ни с чем.

Семье Чернигиных пришлось бросить всё: и хозяйство, и дом. Люди посоветовали ехать в город Фрунзе. На станции Черепаново за золотые серьги и кольцо, драгоценности прабабушки Клавдии Константиновны купили полпуда муки. Доехали до Фрунзе, а там страшный голод. Сразу решили вернуться, денег нет. Вынес Иван на базар муку, продал по 3 рубля за пиалу, купил билеты до Новосибирска. В Семипалатинске поезд стоял сутки, дети голодные, плачут, нет ни хлеба, ни муки. Иван Григорьевич снял верхнюю рубашку и отдал за булку хлеба.

Поехал в Омск. Удалось поступить на курсы столяров и плотников, стипендия 25 рублей. Проучился три месяца, получил 4 разряд столяра. После учёбы отправили в Новосибирск, где 60 человек взяли на строительство окружной больницы. Иван в Новосибирске, семья в Омске. Самовольно ушёл с работы и уехал к семье.

В Омске страшная безработица, на бирже труда тысячи людей ждут с утра до вечера. Сколько ни ездили Чернигины по стране, вернулись назад в Пресновку. Иван Григорьевич был отменный плотник. Начал городить загоны для скота. Работа есть, жилья нет. Днём работал, ночью спал под этим же забором. Оплата была сдельная, но чтобы получить заработанное, необходимо написать заявление, а грамотных людей нет. Вот Иван и написал, трём людям заявление. Назначили его старшим зоотехником, дали дом – две комнаты.

1931 год был неурожайный, с хлебом плохо. Пекарня выпекала кукурузный хлеб, дополнительно давали овсяную муку, дома её высевали, шелуху сдавали обратно в колхоз для кормов, а из муки пекли блины. Давали молоко рабочим по 2 литра, иждивенцам по 0,5.

1934 год страшный для страны. Принят закон об «упрощённом порядке» рассмотрения дел о террористических актах и организациях. Рассмотрение дел проводилось в отсутствии обвиняемого. Ивана Григорьевича приговорили к четырёхлетней ссылке в село Макушино, 130 км от Кургана. Припомнили ему и Ишимо-Петропавловское восстание, и использование наёмного труда (когда с дядей Матвеем землю обрабатывал), и нежелание вступать в колхоз.

В то время выселяли в глухие, необжитые места, часто малопригодные для хозяйственного освоения. Главной заботой организаторов акции было расселение спецпереселенцев в такие отдаленные районы, оторванные от средств сообщения и поселений, чтобы исключить возможность бегства.

Пришли два милиционера, арестовали Ивана Григорьевича. Людмила, ей было 9 лет, бежала за ними, просила отпустить отца, один милиционер повернулся и пнул её ногой в лицо, она упала вся в крови. На сборы семье дали 24 часа. Официальные постановления предписывали даже выселяемым сохранять «некоторые элементарные средства производства в соответствии с характером их работы на новом месте», «минимум продовольственных запасов», до 500 руб. (на семью) денег.

На практике во многих случаях эти постановления не выполнялись и семьи, отнесенные к кулацким, «раздевали догола». Кабы знать, за что, было бы не обидно, отняли все: и домишко, и тулуп, топоры, стамески, ложки, поварешки. Все крестьянское их имущество, нажитое вот уж поистине потом и кровью, а также картофель, зерно, реквизировали в пользу сельсовета. У моего прадеда осталось одно живое богатство – дети малые с женой... Стиснув зубы, шли они под конвоем из своего дома.

В Макушино появилась на свет дочь Галина в 1936 году. Наступил 1937 год, семья Ивана Григорьевича переехала в село Болотнинское. Купили маленький домик, Иван Григорьевич пристроил ещё одну земляную комнату. Резали куски дёрна на берегу местного озера Водокачка, взрослые и дети носили его домой, складывали на жерди. Хотя стены земляные, пол земляной, но все, же стало немножко посвободнее. Замков на дверях не было и когда уходили из дома все, последний запирал дом изнутри и вылезал в окно, которое выходило в коровник, т.к. стена дома была смежная с сараем.

В 1940 году Иван Григорьевич работал в артели «Металлес». О наступлении рабочего дня извещал мощный гудок паровозной котельной. Он проникал во все дома, поднимая людей на работу, разносился на многие километры. В восемь часов начало рабочего дня. Ему подголосками вторили «Металлес» (ныне ООО «Тара»), овощесушильный завод (затем молкомбинат). Конец рабочего дня — в пять часов вечера. Опять гудел гудок, но работа в это время не всегда заканчивалась.

Изношенное оборудование, никакой замены новым. Частые поломки были немалой проблемой содержания в порядке оборудования, тем более не большой бригадой. Приходилось работать допоздна, а иногда и совсем не ночевать дома. В одну из таких бесконечных смен прадед и потерял два пальца правой руки, руку затянуло в станок. Хирургов в Болотном не было, отправили в Новосибирск. Скорая помощь приехала только через 12 часов на вокзал, сделали операцию, через 6 суток сняли швы.

В 1941 году беда пришла в каждую семью, постучала в каждую дверь, разделила все воспоминания на «до» и «после», на «счастье» и «горе»… Болотное, конечно, далеко от линии фронта, но беда для всех общая. Ивана Григорьевича на фронт не взяли, стрелять не мог. Он работал заведующим складом и завхозом одновременно, ведь почти все мужчины ушли на фронт. Порой было трудно, но хозяин был крепким, здоровым мужчиной. Моя прабабушка Клавдия Константиновна хлопотала по хозяйству, старалась накормить немалую семью.

Иван Григорьевич прожил долгую, трудную жизнь. Последние годы жизни он посвятил своему яблоневому саду. Великолепные яблоки выращивал в суровом сибирском климате. Угощал ими своих детей, внуков и соседских ребятишек. И никому никогда не рассказывал о своей жизни. Ведь информацию о родственниках было принято скрывать от всех, даже от своих детей, если они были замечены в «чем-то», например, были раскулачены, служили в белой армии, относились к духовенству.

В условиях тоталитарного режима большое распространение получил феномен – дневниковая коммуникация. Люди, оказавшиеся в условиях несвободы и потерявшие естественную возможность свободного и безопасного самовыражения, нашли выход в самовыражении через личные дневники.

Иван Григорьевич, переживший тяжелые времена двадцатого столетия, все время жил в страхе, не хотел лишний раз ворошить прошлое, опасался: «А вдруг посадят». В первые годы перестройки, когда началась реабилитация ребята из Пресновки, проводившие исследовательские работы и изучавшие историю станицы, писали ему письма. Иван Григорьевич никому не отвечал. Страх, приобретенный в молодые годы, всю жизнь до самой смерти, до 1987 года, сковывал его.