В моих зарисовках они такие, какими я их помню и люблю, но у других людей может быть о них другое мнение. Что ж, я не претендую на истину, я просто хочу, чтобы их помнили.

Олимпиада

В молодой семье Василия и Василисы рождались дети каждый год и умирали. Пятую девочку местный батюшка посоветовал назвать редким именем, вот и зовут её до сих пор просто и как-то удивительно ласково Липка. В восемь лет осталась без матери с пятью братьями, до четырнадцати лет жила в большой семье с отцом, мачехой, братьями и сестрой. Началась война, с которой отцу не суждено было вернуться. И осталась большая семья с мачехой-женщиной доброй и справедливой.

Потом замужество, рождение четверых детей, смерть мужа и долгая жизнь в маленькой деревне, ожидание приезда детей, внуков и правнуков, неизбежные болезни и неиссякаемый оптимизм, и радость от каждого прожитого дня. Она перебирает фотографии, вытирает набежавшую слезинку и говорит: «Живу за маму, тятю, моих рано ушедших братьев, за мужа Алексея Петровича, и спасибо Господу Богу».

Олимпиада Васильевна удивительная рассказчица, в подробностях вспоминающая события, людей, умеющая передать характеры, интонации, придать самобытность и колорит деталям. На узенькой лавочке под старой черёмухой сидит со своими давними подругами и вспоминает, как весело было в деревне лет тридцать назад, как бегали по тропинке у дома дети со всей деревни, как играла гармошка у старой мельницы. И закатное солнце согревает их своими прощальными лучами. «А пожить ещё всё же хочется», - говорит Олимпиада Васильевна.

Гришечка и Варочка

Их так и звали до конца жизни. Оба маленькие, худощавые, подвижные. Они прожили долгую жизнь вместе, душой прикипели друг к другу, родили одиннадцать детей, но выжили не все. Своих восьмерых сыновей и дочек они тоже называли уменьшительными именами. И так повелось в деревне, что уже взрослых мужчин и женщин - их детей так и называли: Грунечка, Пашечка, Клавочка, Стёпочка….

Как водится, разъехались дети в разные места, и остались старики с семьёй младшего сына, подрастили внучат. Но как часто бывает - со снохой что-то не заладилось. Скитались Гришечка и Варочка по семьям своих детей, по городам и чужим деревням, но всё же вернулись в родное гнездо.

Жить им пришлось в избушке во дворе своего сына, на своём подворье, но трепетное отношение друг к другу сохранили до последних дней, а ещё сохранили доброе отношение ко всем людям: соседям, близким и дальним родственникам, односельчанам, за что их и любили в деревне. А сына и сноху они простили и никогда не обижались на людей. Умерли на одной неделе тихо и незаметно, вот только почти вся деревня провожала их в последний путь.

Ганна

Ей уже 97 лет. Живёт в старом, почерневшем от времени доме, где кажется, сами стены помнят каждый день её долгой и трудной жизни. Этот дом одним из первых был построен в деревне в конце 19 века для большой семьи Клинцовых. В семье её отца Никиты Калиновича было девять детей: Филимон погиб на войне, Иван пришёл искалеченный, но прожил долгую жизнь. Досталось и Ганне, жизнь не баловала.

С мужем Григорием и пожить не успели - началась война, сложил Гриша голову на полях сражений, а она осталась с двумя детьми на руках, да так больше и не вышла замуж, жила ради сына Вани и падчерицы Марусеньки. Кажется, время летело незаметно, и вот уже из молодой Ганночки она превратилась в тётку Ганну, а потом односельчане стали звать её бабкой Ганной. Улетела из родного дома дочка, а вот сын Иван был учителем в местной школе. Мать часто удивлялась, откуда у парня способности: и рисует, и фотографирует, и на музыкальных инструментах играет.

К ней квартировать всегда ставили молодых учителей, умела она и сготовить, и прибраться и просто выслушать молодёжь. Удивительно, что до сих пор бабка Ганна живёт одна, управляется со своим нехитрым хозяйством. Рано ушёл из жизни Иван, далеко живёт дочь, племянница, правда, хорошо помогает, но сама Ганна помнит многие события, вспоминает людей, которые жили очень давно, умеет угостить, успокоить, оказать поддержку.

«Почему долго живу - не знаю, всю жизнь работала, голодала, мёрзла, но никому и никогда не завидовала», - говорит бабка Ганна. Летом сидит на лавочке у дома сухонькая старушка с добрыми выцветшими глазами в шерстяных цветных чулках и старенькой кофте, и проходят, кланяясь ей, люди.

Мачеха

Мы все называли её бабка Мачеха, а вот пятеро неродных уже взрослых детей называли только мамой. А как иначе? У Василя в 1933 году в родах умерла жена, и остался он с шестью детьми, старшей из которых было восемь лет. В своей деревне трудно было найти женщину, которая могла бы стать матерью всей ораве и хозяйкой в доме. И взял в жёны Василий женщину с двумя детьми Аксинью из другого села.

Удивлялись в деревне, как выживет такая семья, но она ещё четверых родила, правда, троих похоронила. В достатке не жили, но все трудились, без хлеба не сидели, сохраняли добрые отношения в семье. Василий ушёл на войну и погиб на родине своих предков в Белоруссии в 1943 году.

В конце войны ушли на фронт и сыновья Аксиньи, а она растила шестерых детей, переживала вместе с ними и голод, и холод. Удивительно, но пятеро детей Василия выросли достойными людьми. Дочь устроила свою жизнь, нашли своё место в жизни и двое сыновей, обзавелись своими семьями, уважали и ценили маму. Но мы - внуки почему-то называли её бабка Мачеха, очень любили бегать к ней в гости (жила она с сыном Фёдором и снохой), а она угощала нас белыми булочками, конфетами и большими кусками сахара, что в нашей большой семье было лакомством.

После смерти сына и снохи баба Аксинья жила в семье дочери под Новокузнецком, но когда мы навещали её, то спрашивала почти о каждом односельчанине, знала их беды, горячо сочувствовала и передавала приветы: «Обязательно передай привет Сашке, Аринке, Варочке с Гришечкой, Мишке, Женьке, да всем, скучаю по деревне своей», - говорила она. Умерла она в глубокой старости, оставив правнучке чудесное имя, Ксюша. Откуда берутся такие женщины, с такой большой и чистой душой? Не знаю, пожалуй, и сейчас их можно найти в сибирской деревне, честно, не знаю…

Петрован

Так все в нашей деревне называли Петра Никифоровича - моего деда. Жили они большой семьёй в Быховском уезде Могилёвской губернии, но, замученные малоземельем и бедностью, решились на переселение в далёкую Сибирь. Так и выехали два брата Никифор и Калина и у каждого ещё сыновья и дочери.

Петрован был вторым сыном у Никифора, служил в Могилёвской ставке императора Николая Александровича - последнего Российского императора, а потом в 1900 году уже из Сибири ходили они в Китай по приказу царя, за что и был он награждён серебряной медалью «За поход в Китай». Мы - внуки не помним, чтобы он сидел без дела, курил табак или пил какое-либо спиртное.

Одежду шил себе сам: зипуны, шапки, тулупы, бродни, умел мастерить бочки, орудия для домашнего обихода, делал нам лыжи и салазки, один пилил дрова двуручной пилой, но больше всего, кажется, любил ходить с внуками в лес, знал каждую тропинку, мог рассказать о каждом дереве, кустике.

С бабкой Ефросиньей они прожили 63 года, но она всегда его обвиняла в каких-то давних обидах, называла «чернокнижником». А он молча сидел у стола и читал «Военный календарь» или забирался на огромную русскую печь, где спал, кстати, и зимой и летом, и молча смотрел в щелястый потолок, что старуху заводило ещё больше.

Мы-дети, хихикали, а бабушка говорила непонятное нам проклятие: «Кабы вас хвороба забрала». «Ну, хорош, будя ужо», - говорил дед. Он прожил более 90 лет, всего на год пережил свою жену, но надо было видеть, как он тосковал о своей сварливой старухе. Почти пятьдесят лет, как нет на земле моего деда, но вспоминаются дни, которые прожили мы рядом с удивительно добрыми умным человеком, который помогал нам смотреть на мир добрыми глазами.

Брахонька

На самом деле его звали дед Николай, но кто же в Крутихе мог прожить без прозвища? Дед Николай был старшим братом Петрована - моего деда, и его изба стояла почти напротив дедовой. Так и стоит перед глазами его высокая сутуловатая фигура с длинной окладистой бородой. Зимой и летом Брахонька ходил босым в грубой холщёвой рубахе и таких же штанах.

Никого в деревне не удивляло, когда дед отправлялся в гости к дядьке Калине на другой конец деревни в трескучий мороз босым. По дороге останавливался с бабами у колодца, с прохожими мужиками и шёл себе дальше, там выпивал стаканчик - другой, обсуждал свои дела и возвращался домой, где его уже ждал крик бабки Маланьи.

Маланья была третьей женой Николая и привёз он её из другой деревни, так как вряд ли какая девка пошла бы за вдовца на четверых детей. Она вырастила их, родила ещё и в этом браке восьмерых и, не смотря на сварливый характер, прожила с ним почти 60 лет.

У их избы росла огромная черёмуха с удивительно сладкими и душистыми ягодами. Весной дерево буйно цвело, а к концу лета дед Николай разрешал нам добраться до желанных ягод, а до этого собака Лыска бдительно оберегала дерево. Великий труженик, честный и мудрый человек так и прожил до своей смерти в своей старой избе, построенной в конце 19 века, и остался в памяти односельчан-старожилов своими чудачествами.

Единоличник

Улица Матросовка могла бы стать самой широкой и красивой улицей в деревне. Но вот посредине улице почти напротив нашей новой школы стояла усадьба деда Васечки и его жены. Дети их давно разъехались, но старики держали двух коров, целую отару овец, свиней и прочую живность. Как уж так получилось, что дед Васечка так и не вступил в своё время в колхоз, не работал в колхозной бригаде, а «глядел» только своё хозяйство.

Нельзя сказать, что в деревне к нему плохо относились, просто и сам дед не очень стремился к общению. Наверное, поэтому ближе к старости его хозяйство пришло в упадок, совсем осела в землю изба, прохудились крыши и повети, а тут ещё и жена слегла.

Как-то не припоминается, что к нему приезжали дети или внуки, но мы-тимуровцы почти каждый вечер приходили прибраться в избе, принести дров и воды, прокопать тропинку к калитке.

Бабка пролежала неподвижно девять лет, пришлось сбыть большое хозяйство, жили скудно, но на лице деда Васечки всегда светилась улыбка, глаза излучали доброту, когда он разговаривал со своей старухой, а она молча смотрела, и слёзы текли по её щекам. После её смерти один из сыновей увёз его в какой-то город, но ещё долго вспоминали в деревне единоличника Васечку и жалели его. А избу его вскоре снесли, и улица стала действительно самой широкой и красивой в деревне.

Петушиха

Вообще-то звали её Марьей, но в деревне все называли её только Петушихой. Две её сестры тоже жили в Крутихе, они часто собирались почему-то именно у Марьи, обсуждали деревенские и домашние новости и постоянно спорили иногда на повышенных тонах.

Когда дети бабки Петушихи стали жить своими семьями, муж умер, стала она на квартиру учителей брать, оно и понятно - сельсовет привозил дрова. В крошечном домике одну комнатку занимали квартиранты, а в другой и спала, и готовила нехитрую пищу сама хозяйка.

Она никогда не вмешивалась в дела молодых учителей, не задавала вопросов о семье, оставшейся где-то на Смоленщине или в Ивановской области. Бабка Петушиха не давала советов, не лезла с расспросами. На столе для жильцов всегда стояла сковорода жареной картошки и кружка горячего чая.

Раз-два в год баба Марья собирала посылки в город дочери Вале: сало, носки вязаные. Обязательно прилагала письмо, написанное квартирантом- учителем под её диктовку. Особенно трогательны были строчки, обращённые к внуку: «А ещё посылаю конфеток внуку Серёжу». После смерти старушки как-то незаметно развалился её домик, подворье поросло крапивой, но бывшие жильцы и односельчане добрым словом вспоминают добрую бабку Марью.

Учитель

Надо ли объяснять, каким уважением пользовался учитель в деревне. Ребятня при встрече замирала и хором кричала: «Здравствуйте», а пожилые односельчане уважительно снимали шапку и кланялись. Нелёгкое детство, внезапный арест отца в 30-е годы, война - ничто не обошло Кузьму Ивановича.

С фронта он - молодой парень - вернулся без обеих ног, но создал крепкую семью, получил образование и стал учителем в родной деревне. Он никогда не повышал голос, только вставал из-за учительского стола и медленно, поскрипывая протезами, проходил вдоль ряда парт, и все замирали. На переменах в коридоре или в школьном дворе он учил с нами народные игры, в Новый год устраивал ёлки, сажал с детворой деревья около школы.

В короткие школьные переменки мальчишки устраивали потасовки в коридоре или на улице, но только появлялся учитель, все разбегались, хотя он не говорил ни слова. Начиная с весны, Учитель ездил на работу на велосипеде, а рядом быстрой походкой шла его жена, которая работала продавцом в магазине. У Кузьмы Ивановича была пасека, он выращивал на усадьбе какие-то диковинные деревья и цветы, фотографировал всех жителей деревни. В сухую погоду выкатывал со двора старый мотоцикл с коляской и ехал со своими детьми в лес или на речку.

Учитель в деревне был больше, чем учитель. Припоминается, что за советом к нему шли все жители деревни и уходили, разрешив свои проблемы. Встречаемся с бывшими учениками Крутихинской школы и первым делом вспоминаем первого учителя Кузьму Ивановича Азарова - настоящего сельского интеллигента.

Шофёр дядя Петя

В конце 50-х годов в деревне было две грузовые машины, поэтому надо ли говорить, каким уважением пользовался шофёр дядя Петя. Весёлый балагур, неунывающий человек он привлекал и детей, и взрослых. У Макаровых было трое детей, но один уже жил своей семьёй, а две дочери собирали во дворе ребятню со всей деревни, затевали игры, но все ждали, когда приедет дядя Петя, чтобы хоть немного прокатиться в кузове старенькой полуторки.

Мог Петя, и покуролесить, и выпить с друзьями, но это было не так часто. Приедет, бывало, выпивши вечером домой, жена спит, а его голод мучает. Достанет дядя из-под лавки чугунок и с аппетитом всё съест. А утром тётка Прасковья ругается, на чём свет стоит, оказывается, схлебал муженёк похлёбочку, что маленьким поросятам была приготовлена.

Незаметно пролетели годы, разъехались дети, умерла любимая жена, пришлось и дяде Пете поменять место жительства, уехал к старшей дочери в Ашхабад, так там и умер. И сейчас соберутся старожилы, да и вспомнят неунывающего шофёра дядю Петю добрым словом, тем более стоит ещё его домик на улице Центральной, но тихо во дворе, заросшем высокой травой, ни шагов, ни детского смеха, но ведь жил в нашей деревне хороший человек дядя Петя.

                                        

Аринка наша

Так Арину Ефимовну называл мой дядя Миша. Впрочем, по отчеству её никто и не называл, хотя отличалась она невероятным трудолюбием, простодушием и открытостью, что ей чаще мешало, чем помогало. Выросла она в большой и очень бедной семье, отец не вынес житейских трудностей и свёл счёты с жизнью.

Мать боролась с нуждой как умела, дочери рано начали работать, а тут - война. Что и говорить, все силы, здоровье и молодость были отданы непосильному труду. Вернувшиеся фронтовики женились на молоденьких девчонках, а хотелось простого женского счастья.

Родила без мужа сына, прошла через хулу и осуждение деревенских кумушек, работала в колхозе, перестроила избушку, но жизнь была по- прежнему трудной. Никто не мог сказать, что Аринка приуныла, пела и плясала в сельском клубе и всем хвалилась, что и грибов набрала прорву, и ягод всяких натаскала, и борова на зиму здорового завалила, и сын её лучше всех, в общем, всё просто замечательно.

Родственники не особо жаловали её за такое неприкрытое хвастовство, за сына непутёвого, но прощали всё за лёгкость характера, бескорыстие и доброту. Умерла Аринка в глубокой старости, и на Радуницу чьи-то добрые руки покрывают её могилку на деревенском кладбище чистой скатёрочкой.

Дядя Женя

Из всех маминых братьев ему не повезло с самого детства - заболели ноги от простуды, наверное, да так и остался хромым. Военное детство, голод, непосильная работа научили всему. Он умел шить красивые туфли и ботинки, перешивал шинели солдатские на куртки, замечательно плёл корзинки и лукошки, плотничал, клал самые лучшие в деревне печки. Пожалуй, не было работы, которую дядя Женя не умел бы делать.

Жизнь личную устраивал уже после войны, так что хромота не сыграла большой роли. Жена ему досталась работящая, предприимчивая, прижимистая, родила ему четверых детей, и ещё он вырастил сына жены, который относился к отчиму с большим уважением.

До всего дядя Женя доходил своим умом и трудолюбием, работал на колхозной ферме, и огромный бык-производитель подчинялся только ему. Семья дяди искала лучшей доли и в Бочкарёвке, и в Беспаловке, но всё же вернулись в родную деревню дяди, где жили его брат и сестра. Какая-то всё же нескладная была у дяди жизнь, но он не унывал, со всеми был улыбчив и доброжелателен, хотя чувствовалось его какое-то одиночество, неприкаянность. Он и умер как-то странно и нелепо, и дети редко приезжают на его могилку, где с выцветшей фотографии смотрит весёлый человек дядя Женя.

Дед Жигун

Не могу вспомнить, как звали старика, жившего бобылём на самой дальней улице села. Что-то было в нём таинственное и необыкновенное: эта прямая походка, чёрная повязка на правом глазу, суровое выражение лица. Жена его давно умерла, дети жили в городах, но он один управлялся со своим хозяйством.

Иногда он приходил в деревенский магазин, молча покупал необходимое: соль, сахар, спички и так же молча уходил не по улице, а через переулок за огородами к своему домику на окраине. Позднее я узнала, что дед Жигунов был участником русско-японской войны, что ранен в голову в боях под Порт-Артуром и что есть у него награда Георгиевский крест, который он показывал моему деду.

Я очень жалею, что не поговорила с ним тогда, когда уже почти решилась, вежливо поздоровалась с ним, а он так галантно мне раскланялся. И кто сейчас расскажет о его интересной судьбе? Пожалуй, никто.

Филиппок

Отец и мать уходили на работу на целый день, трое старших детей всё время проводили в школе, а пятилетний Вовка скитался по улице, вступал в конфликты с деревенскими собаками, но всё время приходил к дверям школы и отчаянно завидовал сестре и братьям. Учительница первоклашек как-то позвала его в класс и усадила за парту, больше он уходить не захотел, так и остался в первом классе в свои неполные шесть лет.

Всё было просто замечательно: читать научился быстро, писал чисто и аккуратно, но была одна проблема - не было в школе парты, подходящей для его маленького роста, а с обычной он постоянно сползал на пол.

И тогда учитель труда смастерил ему маленькую одноместную парту, поставил её перед средним рядом и сказал: «Ну, вот, Филиппок, получай свой рабочее место», и все в классе засмеялись.

Так и стал Вовка для всей деревни Филиппком, успешно окончил школу, потом высшее военное училище в Харькове, дослужился до звания подполковника в Подмосковье и ушёл в отставку, нашёл себе новое дело на большом стадионе под Москвой. Почти каждое лето приезжает он в родную деревню, где живёт наша старенькая мама и где все его знают и уважают, но по- прежнему шутливо называют Филиппком, а он и не обижается, здороваясь за руку с каждым.

«Бамбук»

Откуда такая кличка у деревенского мужичка никто теперь и не вспомнит. А был он маленького росточка, лохматый, коренастый, подвижный, говорливый. А вот жена у него была ростом под два метра, широка в кости, громкоголоса и носила длинную юбку непонятного цвета.

Он в строгости держал свою семью, а бывало, и жену поколачивал, взбираясь на лавку и подзывая её, чтобы двинуть кулаком по лицу. Она бежала по улице и громко выла, чтобы все слышали, как «изверг её колотит».

Жили они в соседней деревне Еланке, но иногда приходили в деревенский магазин в Крутихе, и тогда женщина могла разыграть целый спектакль. Заходил разговор, кто и сколько чего может съесть. Тогда она заявляла: «Я вот могу кило пряников съесть и не запивать ничем». Продавец пари принимала и добавляла, что если так и произойдёт, то она отвесит целый килограмм таких же пряников и бесплатно.

Женщина принималась за дело, а Бамбук задорно её поддерживал, приплясывая рядом с прилавком. Были те прянички очень чёрствыми. Покупатели с интересом подбадривали, и она, покончив с последним, бодренько говорила: «Давай, Валя, вешай мой килограмм». И продавец выполняла условия спора.

Гордые и довольные они с мужем уходили домой за три километра, а в деревне долго обсуждали этот случай.

Их дети и внуки давно уехали в разные города, и деревенька исчезла с карты района, а старожилы нет- нет, да и вспомнят это забавное семейство из Еланки.

Прокоп

Прокопу Иоанновичу в 1897 году (год переселения в Сибирь) было 13 лет. Так и жил он в Крутихе до самой смерти в 1965 году. Старожилы до сих пор помнят высокого седого старика, который не носил бороды, был высоким и чуть сутуловатым.

В избе на самом краю деревни он жил один. Его жилище отличалось от других деревенских изб. Ну, конечно, печка, занимавшая почти четвёртую часть, деревянная кровать, застеленная дерюгой, стол и лавки- это как у всех. Но на почётном месте стоял самодельный станок, на котором дед Прокоп творил чудеса.

Все прялки в деревне были сделаны его руками, он точил веретёна, мастерил разного размера кадушки и бочонки, шил обувь и шубы, делал сани и гнул дуги, был лучшим на деревне кузнецом.

Был и ещё один редкий промысел, который потом в деревне был начисто забыт - Прокоп гнал в больших корчагах из берёзовой бересты для колхоза дёготь, которым смазывали колёса у телег и ходков. Мы - дети, и зимой по глубоким сугробам, и летом через заросли конопли пробирались к дедовой избушке, рассматривали диковинные приспособления и старинные вещи, слушали увлекательные рассказы о жизни в «Расее», а рассказчиком дед Прокоп был просто необыкновенным.

Семья деда состояла из 11 человек - людей трудолюбивых и порядочных. Они вступили в колхоз, воевали на войне, работали от зари до зари, и никогда не оставляли друг друга в беде. Дед тоже не был брошен, рядом в избушке жила его дочь со своей дочкой, которые после смерти деда уехали в город и больше в деревню не приезжали. А племянница каждый год бывает на его могилке, да и многие ещё помнят деревенского умельца деда Прокопа.

«Гармоня»

 
Как было её настоящее имя, не знаю. Эта кличка накрепко закрепилась за ней, потому что говорила она в нос, растягивая слова. Так и запомнилась она: высокая, в поношенной юбке и серой кофте, сидящая на высокой завалинке перед подслеповатым окном своей крошечной избушки, у которой вместо крылечка лежало толстое полено.

Ребятишки собирались возле старухи и слушали её рассказы, похожие на народные сказки. Мужа покойного всегда вспоминала со слезами и горечью: «А чем он меня только не бил: и лавкой, и поленом, и ухватом, только печкой не бил, а об печку бил». При этом она вздыхала, смахивала слезу с морщинистой щеки и надолго замолкала, добавив, «Ну, сущий домовой был»…

Не помню, чтобы к ней приезжали гости из города, а вот бабы деревенские часто бегали, чтобы пожаловаться на своих жестоких мужей. И на вопрос: «Где твоя жена?», мужик неизменно отвечал: «Поскакала к Гармоне за советом». Умерла она уже в старости, и односельчане оплакали её и похоронили на деревенском кладбище, а сейчас уж и могилку её никто найти не сможет.

Бабка Олена

Её изба стояла рядом с нашим домом, двор зарастал летом высокой травой, и мы следили, когда бабка уйдёт к сестре на другой конец деревни, перебирались через заплот, чтобы ползать в душистом разнотравье, изображая сыщиков и шпионов.

Из всей домашней живности были у бабки серый кот и пёстрая курица, которая через день обязательно должна была снести яйцо. Гнездо несушки было прямо на крыльце у входной двери, и когда яйцо было уже на месте, пеструшка извещала об этом громким кудахтаньем.

Для одного из моих братьев это было сигналом к началу операции. В узкую щель просовывалась тонкая рука, и яйцо исчезало, чтобы через пять минут превратиться в заветные шесть копеек для вечернего кино. Но бабку Алену наши проблемы не волновали, главное - яйцо в этот день должно было лежать в гнезде, но его не было.

Вечером отец восстанавливал справедливость, мама возвращала яйцо соседке, а мы все четверо получали свою порцию ремня, кто за содеянное, а кто в воспитательных целях.

Её бывший муж с новой семьёй жил на соседней улице, но они никогда не общались, да и сын из райцентра навещал не часто. А бабка, будто со всем смирилась, ходила в гости к двум своим сёстрам, была молчалива и дружелюбна, не проклинала судьбу и дожила до глубокой старости.

«Зазноба»

Такое часто случалось в деревне после войны: погибли на фронте молодые, неженатые парни, а девушки незаметно превратились в «перестарков». Одни решались родить ребёнка без мужа, вырастить его и дождаться в старости внуков. Некоторые до конца дней оплакивали погибших женихов и жили одиночками. Но встречалась в деревне и долгая любовь между женатым мужиком и одинокой женщиной.

Они много лет встречались тайком, он помогал ей, чем мог. Наверное, в этой связи была для них какая-то отдушина и от семейной жизни, и от долгого одиночества. Прошло много лет, его дети уехали жить в город, потом умерла жена, а она схоронила своих престарелых родителей. Теперь ничто не мешало им сойтись и жить вместе, но они не торопились, продолжали встречаться то в его избе, то в её домике.

Потом они стали жить вместе, правда, на людях вдвоём старались не показываться. Такая идиллия продолжалась недолго. Однажды утром она всё-таки перенесла назад в свой домик нехитрые пожитки, и история их многолетних встреч продолжалась. Наверное, они так и не смогли приспособиться жить под одной крышей, или так их любовь была более крепкой, или ещё что-то - никто не знает.

Татяна

Её так и зовут все в деревне Татяна вот уже 93 года. Высокая, статная с величавой походкой, кажется, что она не меняется внешне вот уже лет сорок, только в крепкой руке появилась палка. Она её шутливо называет цапок.

Жить приходится у дочек: то у Лиды, то у Тони, то у Гали, и от этого живёт в душе обида, что нет своего уголка, где жила со своим беспокойным и неверным мужем. Часто вспоминает, как с младенцем на руках десять километров прошла до соседней деревни, где муж-бригадир удачно пристроился у бездетной молодухи.

«Ну, ничего, вернулся-таки и жил уже до конца дней своих в семье, куролесил, обижал, но детей-то было шестеро, надо было их на ноги поднимать», - говорила она.

У неё удивительная память, которая хранит сотни обрядовых песен, молитв и заговоров. Татяне Бог дал удивительной красоты голос, потому она всегда пела, ездила на песенные праздники даже в областной центр, и сейчас охотно поёт, вкладывая всю душу в удивительную народную песню.

Моя деревенька исчезает, уезжают молодые семьи, дети забирают пожилых родителей на новое место жительства, зарастают поля, ветшают дома. Я давно уже живу в райцентре, но сердце моё там, на крутом берегу таёжной речки Майзасс, на широкой улице моей деревни, в нашем старом доме, где живёт моя старенькая мама Олимпиада Васильевна, и где под окном буйно растёт черёмуха, которую посадил мой отец в далёкие шестидесятые годы.

Я вожу моих внуков на деревенское кладбище на могилы моих дорогих родственников и земляков, в заросший школьный сад, на любимую земляничную поляну у разрушенной мельницы. Я хочу, чтобы мальчик и девочка знали и помнили малую родину, которая согревает в любых невзгодах и испытаниях. В краеведческом музее Кыштовской школы старые вещи хранят тепло рук мастеров, со старых фотографий смотрят прекрасные и мудрые глаза моих знакомых и соседей, оживает история моего края, моей маленькой деревеньки с названием Крутиха.

Савинова Прасковья Алексеевна,
руководитель музея Кыштовской средней школы №1, село Кыштовка