Так вот, с одним из таких секретарей поспорил коммунист Михаил Николаевич Мельников. И секретарь решил исключить его из партии и на очередном собрании потребовал отдать партбилет.

Михаил Николаевич спокойно слушал и молчал. Он и по жизни мало говорил, но если замечал не справедливость, то не изворачивался ни перед кем, будь это начальство, друг, брат, сват. Его волнение выдавал только шрам, полученная отметина на щеке становилась ярко-багровой. Мужчина смог собраться мыслями и медленно, выверяя каждое слово, спокойным тихим голосом обратился к секретарю:

– А вы, Александр Иванович, мне вручали партбилет? Я его отдам только тому, кто мне его выдал в сорок первом году под Ельней. С Ельней у меня связаны особые воспоминания. Там, мне вручили партбилет, я стал гвардейцем, получил первое ранение, награжден медалью «За Отвагу».

Так вот был дан приказ произвести разведку за линией фронта. Естественно, документы мы сдавали в политотдел, а к ним я приложил записку: «…если погибну, прошу считать меня коммунистом».

После возвращения нашей группы с отлично выполненного боевого задания, к себе в кабинет меня пригласил начальник политотдела полковник Семёнов. И вот тогда он вручил мне партийный билет. Приняли меня в партию без кандидатского стажа, вместо кандидатской карточки послужила написанная мною записка.

На следующее утро перед боем полковник Семенов оставил в штабе полковничью папаху, знаки отличия, надел красноармейскую шинель и взял в руки винтовку, встал в цепь рядовым бойцом. Вскоре он растворился в солдатской массе.

 И только когда послышалась команда: «В рукопашную марш!», я увидел, как Семёнов выбрался первым из окопа и с криком: «Сыны, вперёд, за Родину, за Сталина!», бросился на врага, и мы все устремились за ним. Полковник умело работал штыком, крушил прикладом каски фашистов.

Меня в этом бою ранило. Позже я узнал, что нашего «батю» перевели на другой фронт. Да, для нас сорокалетний, темноволосый, но уже с проседью начальник политотдела за короткое время стал отцом, товарищем, старшим братом. Прошло много лет, но никакой информации о его дальнейшей судьбе мне не известно. Но я вынес для себя урок, не место красит человека, а человек – место.

Михаил Николаевич замолчал. Все сидели не шелохнувшись, в воздухе повисла пронзительная тишина, отзывавшаяся стуком сердец каждого.

– Когда я ушел на фронт, мне немного больше было, чем вам сейчас, Александр Иванович. Это было начало октября, помню осень уже раскидала листву, делала природу особенно красивой, вот как сегодня. Густые кроны тополей и берёзок стояли почти голые, осиротевшие, как многие семьи моих земляков в том далёком сорок первом, – мягко, с теплой грустью заметил Мельников и снова тишина.

Секретарь подошел к окну. Все присутствующие на время забыли зачем собрались. Оторвав взгляд от осеннего пейзажа за окном, Михаил Николаевич продолжил начатый разговор, но в его голосе появились стальные нотки, тем самым он вернул собравшихся в реальность событий.

– На войне очень сложно любоваться природой, когда один за другим погибают однополчане, но это помогало жить. Вы думаете легко убивать людей, даже если он враг? – в кабинете вновь стало тихо, только назойливая муха билась об стекло окна, желая освободиться на волю.

Михаил Николаевич продолжил свою историю:

– Вот как сейчас вижу вас, я сотни раз видел выражение лица противника перед смертью, глаза, а в них животный страх засевший где-то внутри. Хочу сказать, что нельзя быть полностью жестоким и закалить своё сердце, поместить его в железную броню, но всё же война предполагает не жалеть врага, ведь враг нас не жалел. Я хорошо понимал, что если не стану стрелять, то пуля полетит в меня или в кого-то из моих товарищей, чего я совсем не хотел. Этому меня научил один случай.

Бой закончился, только изредка раздавались выстрелы. Напротив, меня, в нескольких метрах находились фашисты. Вижу, из окопа вышел тощий, долговязый немец, совсем еще юнец с перебинтованной головой, на повязке – кровь. Парень медленно передвигался к своим, неся тяжёлый ящик с патронами. Он уже собирался спрятаться к себе в траншею, но тут увидел перед собой убитого однополчанина, который вот только что был жив, а сейчас лежал с прострелянной головой. Немец не в силах был двинуться с места от шока. Вид парня был жалок, а на его лице застыл ужас. Я продолжал разглядывать своего врага, держа палец на курке. В какую-то минуту я даже почувствовал к нему жалость, но в последующую – резкую боль. Всё поплыло перед глазами… Но все же я успел нажать на курок, и заметить круглое отверстие между удивлённых мальчишеских глаз, цвета неба...

Нет, убивать не так просто, как кажется, но это была война, на которой либо – ты, либо – тебя. На войне понятно кто враг, а сейчас, сейчас даже не знаешь кто, за что и когда может выстрелить в спину.

Взгляд Мельникова остановился на чуть сгорбившейся спине секретаря, который продолжал стоять у окна.

– Мы ж воевали вот за таких как вы, разве можно судить людей только за то, что у них есть своё мнение, забирать, что честно заслужено кровью и потом… Так что, сынок, не воевать между собою нам нужно, а хранить мир, чтобы, не дай бог, повторилась эта война, – с какой-то щемящей тоской закончил свой рассказ Михаил Николаевич.

В кабинете секретаря снова установилось молчание. По-мужски суровым, справедливым, настоящим дохнула на всех присутствующих исповедь фронтовика, коммуниста, труженика Мельникова.

В проёме дверей выросла мужская высокая, немного сутуловатая фигура в форме лесника. Коммунист, ветеран войны Василий Яковлевич Лебедев попросил слово.

– Вы у нас, Александр Иванович, извиняйте меня, без году неделя, как назначены на должность секретаря, и можете не знать, что Михаил Николаевич прошёл всю войну от начала до конца. Получил четыре ранения, две контузии, награжден двумя орденами Славы, орденом Красной Звезды, орденом Отечественной войны,  медалями «За оборону Москвы», «За освобождение Берлина», «За освобождение Праги». Закончил он войну в Чехословакии. Как вы думаете достоин Михаил Николаевич быть коммунистом? Я уверен, и все сидящие в этом кабинете согласятся со мной: «Достоин!» Все мы не понаслышке знаем цену партбилета, цену Победы!

Над селом догорал закат, когда из здания конторы толпой вышли мужчины. Вздыхая свежий ветер зрелой осени, они всматривались в небо с проседью, провожая взглядом длинную цепочку журавлей. Изредка раздавался их крик с грустью осенней, они летели в сторону юга, к теплу, а вместе с ними улетал еще один год трудовых забот колхозников «Вперёд к коммунизму».