В далёкой Артании, на южных землях Лукоморья, в широкой лесной глухомани спрятался город Баксон с теремами высокими, башнями острыми, улицами широкими, дворами вольготными. А спрятался потому, что не на сибирской тропе стоял, а чуток, вёрст за пять, в стороне, охраняемый с трёх сторон реками, а с четвёртой болотцами — от врагов и всяких лихих дел защита верная. А жили в том городе люди душою светлые, работящие, мастеровые, на доблестные дела охочие.

В тот год осень наступала медленно, стояла теплота, будто жалело солнышко людей и хотело понежить народец пред стужами лютыми и снегами глубокими, метелями яростными и бурями истошными. В первых числах месяца листопада родился в тереме плотника знатного и умелого, у его жены швеи-мастерицы сыночек голубоглазенький, крепенький и цепенький. Дитя в дом — радость в сердце.

Но рожала его мать не в доме, а в хорошо протопленной бане, не горячей, но прогретой до крайней досточки. Потому как поверье бытовало, что с рождением человека открывается ход в мир потусторонний, неведомый, а оттого и страшный, — вот от дома подальше, а к теплу и воде поближе. Перерезали пуповину на обухе топора, перетянули пуповину её часть у мальчика родительским волосом, и укутали мальца в отцову рубаху — всё для одной прихоти, чтобы силы отцовы сын взял и оберег отцовский с ним всегда был.

А поутру вынесли младенца на двор, развернули, чтобы показать солнышку, а после к земле приложили с благодарностью за здоровое дитя, а потом уже и водой дождевою окропили — так малец принял все силы земных стихий.

Уже после омовения заглянул в дом местный ведун и знахарь, глянул в люльку и говорит:

— Имя не нареку сему доброму сыну великого рода, он сам его найдёт.

— Почто же, батюшка, дитя без имени жить будет? — изумилась мать.

— По то, что имя к нему тёмные силы привесть может, а судьба его необычная, глянь сюда.

Подошёл ведун к колыбели, отдёрнул пелёнку, взялся за мизинчик на левой ножке, а на том месте кружок красной родинки появился.

— Видите, мать-отец, знак великих предков? Все они в нём.

Подивились родители и молчат, что сказать не знают.

— Зовите его У. На такое имя слуги Нави даже не обернутся.

— Да как же, батюшка, дитя с таким именем жить будет? — изумилась мать.

— Не нравится, тогда назови Ы или Ну, или… как хочешь назови.

И ушёл добрый старик, но прежде поклонился в пояс и на прощание сказал:

— Хороший человек родился в наших местах, славьте богов, берегите сына.

Так и повелось. Звали мальчонку кто как умел: то У, то Ы, то Му, то Пу — у кого насколько смекалки хватит, и дома весело и на улице смешно. Но чаще родители звали его сыночком, цветочком, лучиком, ясным солнышком, и много ещё было имён ласковых и нежных у родимого дитя.

Рос мальчик здоровым и любопытствующим, с ранних лет потянулся к изучению ремесла. Прежде мамкиным ремеслом увлёкся — шить, вязать да прясть пристрастился, не так чтобы узоры какие плёл, но добрую рубаху сшить мог. После, как подрос и силёнку какую-никакую накопил, с отцом ходил — плотничал, топором обучился не впустую махать, пилу и резец к покорности и терпению приучил, знаниями нужными в плотницком деле овладел. Потом у сапожника прожил месяц, тот доволен остался, потому как парень и мастерству учился, и по дому хозяину помочь успевал.

А дольше мальчонка у знахаря Артемия задержался, почитай всю зиму к нему бегал и в мороз, и в метель — всё нипочём — грамоту учить и лекарское дело познавать. Травы, грибки, сучки, корешки — всё, оказывается, на пользу человеку может быть, а когда и во вред. От умения всё. Опять-таки где согреть, а где остудить надо, как рану промыть да ниткой зашить или из пятки кость рыбью извлечь. Пока травы перебирал, писать научился, да так остроумно, что и ведун дивился.

Подтянулся мальчонка, юношей стал — поджарым, в меру упитанным и крепким, смышлёным да ловким, и не так чтобы красавец какой расписной-картинный, но и не страшила заморский, а добротный молодец. Ходил со знахарем-ведуном по домам и сёлам, лечил, совет давал, мирил поссорившихся, ругал обидчиков. Борода наметилась, такая ещё — реденькая и прозрачная, но юноша следил за нею — гребешком чёсывал, ножницами стриг.

Скоро отец помер, а после и мать не зажилась. Погребальный костёр обжигал горем лицо даже издали. И всякий раз сметал сын пепелище в кожаную сумку и уносил на высокий курган, где покоился прах многих жителей славной страны Артании.

Утекло не так много воды по рекам Лукоморья — Оби и Енисею, но придумал ведун юношу в дальние селения и городские крепости одного отправлять.

— Сходи в Изыл, люди зовут, полечить девку немощную надо. У меня ноги уже дорогу дальнюю неймут, — уговаривал Артемий ученика. — Пошёл бы я, но поперёк дороги Иня — река широкая.

И двинулся молодой лекарь в Изыл, прежде на сибирскую тропу вышел, а как до Балты дошагал, на Кайлы свернул. Селения те хоть и поменее Баксона, но людьми полны да детворой малой. Зайдёт в какое село, тут же окружит его мелюзга бесштанная, голопузая, и орут почём зря, то бишь приветствуют, радуются.

— Что за человек? Куда путь держишь? — интересовались заскучавшие старики, которых на работу уже не звали, а на присмотр за детьми в самый раз годились.

Так, мол, и так, иду в Изыл девку болящую спасать, Артемий велел, — отвечал юноша, и тут же находились в селении и больные, и хромые, и опухшие, и ломаные.

Примет больных, травок оставит, вывих исправит, старика отходящего подбодрит, за то его кормили и славили. Так и в Кайлах случилось: полечил людей, а те в благодарность до Изыла на лодке по красавице Ине сплавили. А Иня и впрямь река ласковая, с виду тихая, а на течении скорая, галечник по дну многоцветьем плывёт, ивняк по правой пойменной стороне листвою воду мутит, а слева берег обрывистый, на повороте высота обрыва над самой головой висит, то красной осыпью, а то жёлтой хвастается, а на самом верхнем краю обрыва сосны будто пики в высь рвутся, а коренья тех сосен в обрыв свисают, будто патлы ведьмины, страху нагоняют. Красивая и таинственная река Иня, не зазря её мамой называют, и приласкать, и взбучки, коль зазевался, дать может.

Простился на берегу с кайлинскими, а вот и Изыл — большое село. Нашёл дом болящей, зашёл, шапку с головы, в пояс кланяется:

— Здравы будьте, люди добрые!

— Кто ж ты такой, мил человек? Как звать? Откуда и куда путь держишь, расскажи, а то сидим мы тут, как взаперти, людей не видим.

— Я пришёл к вам на край Лукоморья по завету знахаря Артемия, дитя ваше лечить.

— А не молод ещё лечить? — спрашивает тамошний дед.

— Говорят, в самый раз, — отвечает с поклоном юноша.

— Кто ж говорит? У нас тоже тут болтунов и своих хватает!

— Дед, — остановила старика бабка, — уж коль Артемий прислал, чего ж тебе опять не так?

Нахмурился дед думою и отвечает:

— Лады, вылечишь, всё, что в доме, отдам, рабом твоим стану, потому как дочь у меня единственная и никого так не люблю, как её, сердешную, болезнью измученную. Как звать-то тебя, сынок?

— Так и зовите, батюшка, меня сынком. Так меня родители почтенные зовут.

— А имя-то у того сынка есть? — проворчал дед.

— Есть, батюшка, но оно вам не понравится, а называют меня просто У.

— Чего? Не слыхать что-то? Как называют-то?

— Называют просто У!

— Будь ты неладен! У! — И к бабке повернулся: — Нет ты слыхала имя такое?!

— Не балуй, дед! — поднялась старуха. — У ведунов всё так — не поймёшь как! А люди всё божии! Пусть лечит!

В светлице, у окна, лежала в высоких подушках девица, юная совсем, годков от силы шестнадцати.

— Айкой дитя моё зовут, по-человечески, — сказала, как упрекнула, старая.

Она шустро убрала с табурета то ли кусок полотна, то ли тряпицу какую.

— Седайте. — И обратилась к дочери: — А это лекарь молодой, прислал великий знахарь Артемий, видно, парень-то толковый, ученик ихний.

Лекарь осмотрел больную, послушал в трубочку, поговорил с девушкой и матерью и понял, что вылечить красавицу невозможно. Больное сердце, совсем слабенькое, как тряпочка, чуть заполнится кровью и с трудом гонит её по телу.

«Как сказать?» — думал юноша, глядя в большие волшебно-голубые глаза красавицы.

— Мама, — попросила Айка, — оставь нас одних.

Мать погладила дочь по голове и, ссутулившаяся, сгорбленная, подавленная горем, вышла вон.

— Я слышу, как неровно бьётся моё сердце, — Айка взяла руку лекаря, — я знаю, что ему очень тяжело жить, оно как маленькая-маленькая птичка, из последних сил бьётся о клетку, но вот-вот и… замрёт навсегда.

— Айка, — с горячностью перебил её юноша, — я подберу травы, и мы укрепим твоё сердце, и ты будешь жить!

Айка будто не услышала его.

— Не хочу, чтобы меня хоронили в подвенечном платье. Я хочу умереть женой. Женись, пожалуйста, на мне. Это будет ненадолго, но это будет моё маленькое счастье, понимаешь, счастье, которое мне ещё не знакомо. Я же слышу за окном смех и веселье, я слышу гусли деда Архипа, гульбу свадеб и плачь новорождённого, и радость, и счастье его родителей. И мне хочется чуточку счастья.

Юноша сидел ошарашенный, он, кажется, впервые растерялся и не мог ответить.

— Неужто я так не хороша, неужто я так не люба тебе?

— Добрые хозяева! — громко и решительно позвал юноша.

Родители вошли удивлённые, а мать кинулась к дочери:

— Что милая?!

— Мать, отец, я жениться буду! На ней, на дочке вашей.

Айка улыбалась, а крупные слёзы вытекали из больших глаз, как изумруды из глубокого озера, и весёлым бегом скатывались по стыдливым щекам.

После свадьбы увёз юноша молодую жену в свой дом, но, как и обещала, Айка долго не жила. Она умирала спокойно со знанием своего срока.

— Милый, я скоро уйду, но ты будешь жить долго. Ты пойдёшь во все края, изучишь лекарское дело и научишься лечить даже смертельно больных людей. И найдёшь себе имя. А потом я опять приду в мир, и, если мы встретимся с тобой, я сразу же узнаю тебя.

Айка умерла ночью, во сне. Он почувствовал, как что-то плотное обволокло его, коснулось губ и утекло из дома. Айка ушла, чтобы скоро вернуться на землю и жить дальше, но уже со здоровым и крепким сердцем, чтобы потом родить сына и до двенадцати лет прятать его имя от злых духов, и звать просто и ласково — сыночек У.

Погребальный костёр обжигал горем лицо У, утром он смёл прах любимой в кожаный мешочек и, оставив дом на попечение времени, ушёл навсегда. Он брёл на юг, и скоро дорогу преградила тихая речка Ииксу. Он пошёл вниз по берегу реки, скоро увидел чёрный камень с мелкими крапинками кварца, посидел около него, потом собрал сучья и развёл костер. Когда начало вечереть, разделся и вошёл в речную заводь, развязал кожаный мешок и высыпал прах Айки прямо на воду. Часть праха потонула здесь же, а часть потянулась с течением, удаляясь всё дальше и дальше.

Юноша вышел на берег, утром он уйдёт отсюда — прежде на Тибет к тамошним монахам, потом к индийским ведунам и после в арабские страны. Он вернётся, но уже не юношей по прозвищу У, а старцем по имени Арефа.

…Над Болотным плыли тучи тёмные, даже грозные. Казалось, что земля перевернулась и вся тяжесть её оказалась над головой. Но что удивительно — света было много, будто от северного сияния, — холодно и ясно. Арефа присел отдохнуть на скамейку в новом парке с ещё совсем молоденькими и тонкими липками. Он давно не заходил в город, всё больше в своём скиту находился на берегу Ииксу. Но жизнь, она требует суеты: и соль нужна, и спички, и свечи — всего понемногу, и вот тележка уже полная, как верный пёс, приткнулась к ногам, набитая битком всякими нужностями.

Мимо проходили люди, торопливо, видели надвигающуюся бурю и спешили укрыться в своих теплых и надёжных домах.

— Здравствуйте! Вы не узнаёте меня?

Задремавший Арефа поднял голову: перед ним стояла девочка, с портфелем, в жёлтой курточке на синтепоне, из-под вязаной шапочки торчали два бантика.

— Здравствуй, — ответил Арефа. — Прости старика, не припомню уже.

— А я вас помню. Вы мне уже несколько раз снились. И так ясно-ясно, я вас хорошо запомнила! Вас зовут У, вы лечите людей. Правильно? — Девочка отступила на шаг и потёрла рукою лоб. — Ой, прям голова закружилась. Мне сейчас показалось, что это уже было со мной, будто вы сидели, а я подошла к вам, но очень-очень давно.

— Айка?! — вдруг удивился Арефа. — Ты — Айка?!

— Айка? Нет, меня зовут Лена. Но какое красивое имя Айка и тоже такое знакомое.

— У тебя такие же большие, как у Айки, озёра-глаза. И ты такая же смелая и решительная, как Айка! Как твоё сердце, девочка?

— Что? — не поняла Лена.

— Как твоё сердце, не болит?

— Нет, только сейчас почему-то разволновалось и сильно стучит! А кто такая Айка?! Расскажите, дедушка!

— Айка жила давным-давно… Однажды Айка сказала, что если мы встретимся, то она сразу же узнает меня. Ты удивительная, сказочная девочка, в тебе волшебная, чистая и искренняя душа. Но теперь я знаю, что у Айки здоровое сердце. Понимаешь, я, конечно, знал и верил, но теперь я убедился, что Айка живёт не только в моей памяти.

Над головой рванул грозовой гром, из черноты посыпал крупный, зернистый ослепительно белый снег.

— Уйди, глупец! — махнул рукой Арефа, и снежная пурга оборвалась.

— Дедушка! Вы волшебник?

— Нет, я не волшебник. К сожалению, я не сумел всех, как ни старался, спасти, и Айку не спас. Беги домой, потому что долго держать этих чертей небесных я не смогу. Скоро начнётся настоящая пурга. Беги, я их задержу.

Девочка кинулась к старику и обняла его, а убегая прочь, задорно крикнула:

— Подержи их, дедушка, подержи этих чертей небесных, я скорая, я успею, пока!

Арефа поднялся со скамьи, старый и уставший. Он постоял, посмотрел в чёрное небо и улыбнулся — его только что обняла Айка. И он понял, что скоро, очень скоро придёт молодой ведун, Арефа отдаст ему свою заботу о людях, а сам уйдёт, чтобы отдохнуть и начать жизнь с чистого листа. И возможно… Да почему возможно?! Теперь-то понятно, что наверняка. Он встретит свою Айку в новой жизни, уже молодым, и они будут жить долго-долго, очень долго, потому что счастье не бывает коротким!

Историческая справка

Надежды Арефы на встречу с любимой были обоснованы, он знал, что человеческая жизнь длится сто сорок четыре года. После каждого жизненного круга человек рождается вновь. Бывало, люди, не умирая, переходили на второй круг и продолжали жить старцами. Таков был Арефа, доживающий шестой круг своей жизни. Люди же чаще умирают раньше, по разным причинам, но, отдохнув ровно до ста сорока четырёх лет, получают новое тело и начинают новый круг жизни: душа пришла за новым жизненным опытом, за новыми попытками духовного совершенствования. Вот почему Арефа был так уверен, что, когда закончится его настоящий жизненный круг, такой же круг закончится и у Айки и уже ровесниками они встретятся в новой земной жизни. Пока человек молод, к нему иногда приходит ощущение, что те или иные события с ним уже были. В этом нет ничего необычного, просто вдруг проснулась память прошлой жизни.

Навь — потусторонний мир древних славян.

Согласно древним картам, Лукоморье занимало территорию между реками Обь и Енисей. Эта же территория называлась Третьей Русью, или Артанией.

В древние времена Западная Сибирь была густо заселена нашими предками. Если внимательно рассматривать старинные карты, то на них легко прочитать названия сёл и городов. У некоторых поселений и рек названия остались прежними, у некоторых менялись, реки меняли русла, некоторые мелели, а некоторые исчезали — наша земля жила активной жизнью, но, что удивительно, новые поколения выбирали всё те же места, где раньше жили их предки, которые в своё время просчитали и учли все удобства: и наличие чистой воды, и выпасы, и сенокосы, и пахотные земли, изобилие рыбы, птицы, зверей, а также запасы камня для строительства и руды для выплавки стали и ещё многое и многое. Некоторые древние названия трудно перевести и понять, что они означают, но на то они и древние: Баксон, Изыл, Кайлы, Балта. Версии перевода есть, но это только версии, которые я извлек из книги «Словарь краеведа», Л.П. Чернобая изданную в Новосибирске в 2019 году.

Изыл — «наследственный».

Иня — в одном варианте «мать», в другом — «долгий» (длина реки 663 км).

Баксон — этимология неизвестна.

Кайлы — «со скалой», но очевидно от слова «колоть»: около села начинаются отроги Салаирского кряжа и на поверхности земли появляются скалы.

Балта — нижняя часть речной поймы.

Икса (Ииксу)— тихая речка.

Лукоморье — изгиб морского берега, заповедное место на краю мира.

Артания — версий много, я использовал информацию Википедии - закрытая страна, по арабским источникам X века — загадочная страна русов. В индоевропейских языках есть схожие корни, в общих значениях переводится как «наилучшее суждение», «правосудие», «правда», что близко к древнеиранскому «всеобщий порядок», «справедливость для всех», «благое правление». Корень «арт» близок корню «орд», что с тюркского переводится как «войско», «ставка хана», отсюда объединения государственного типа — Золотая Орда, Синяя Орда, Белая Орда. В то же время созвучно с немецким «орднунг» — «порядок», с латинским «ордо» — «порядок», «строй». От этого же корня произошло слово «орден» в значении «рыцарский орден», то есть объединение. В русском языке близкие слова «артель» и «артачиться», то есть сопротивляться. В диалектном пермском «артист» — толк, лад, смысл, умение. В.И. Даль слово «артель» сопоставляет с древнерусским словом «рота»: «Артель… и рота… одно и то же древнее слово, от ротиться, обетовать, клясться, присягать; товарищество за круговой порукой, братство, где все за одного, один за всех; дружина, соглас, община, общество, товарищество, братство…».