Вот что об этом рассказывают тогучинские старожилы.

У самой Волги-реки, в деревне Повалихе, что на сотню верст стояла повыше городка Самары, жил мужик Иван, крепостной помещика Постникова. У Ивана было четыре сына-погодки: Николай, Роман, Фёдор и Василий. В 1598 году старшему из них, Николаю, исполнилось двадцать два года, а младшему, Василию, пошел восемнадцатый. Лето в том году выдалось жарким, засушливым. В знойные дни с весны до осени ходил Иван с четырьмя сынами на барское поле. Пахали, сеяли, поливали сухую землю, выращивали жито на ниве помещика. А на своей полосе у Ивана выгорело всё. Собирать по осени было нечего. В этот год пустовал крестьянский амбар не только во дворе Ивана. Вся Повалиха бедствовала от небывалой невиданной засухи. В других деревнях, которыми владел помещик Постников, с хлебом было не лучше. Жили осенью впроголодь, ожидали голодной зимы. Голодный же человек пойдёт на всякое.

И порешили мужики отправиться к барину за хлебом. С вилами, топорами да косами поднялась рать крестьянская, пошла на барский двор за тем хлебом, который они, мужики, посеяли и вырастили, своими руками засыпали в помещичьи амбары. Неласково встретил барин незваных гостей. Выпустил против крестьян своих воинов, холопов, всю челядь, что служила при дворе. Сам Постников с ружьём в руках повёл этих вояк против мужиков.

А мужикам всё едино: с голоду ли умирать по зиме или теперь сложить свои головы у барского двора. Навалились они стеною и одолели холопский сброд. Распахнули ворота барского двора, открыли амбары. Прикинули, подсчитали, сколько потребуется зерна барину, чтобы прокормить семью и всю челядь, что обслуживала помещика. Всё это зерно не тронули, оставили в помещичьих амбарах. Остальное же забрали и разделили поровну. Каждый крестьянин возвращался домой с мешком жито. Иван ходил с четырьмя сынами, и добыли они, принесли домой двадцать пудов жита.

Однако недолго властвовала в приволжских деревнях мужицкая справедливость. Помещик Постников направил гонца в Москву, к самому царю Борису Годунову. Гонца с грамотой, в котором писалось, что крестьяне среди бела дня ограбили его, помещика Постникова. Открыли барские амбары, забрали зерно. А за то, что добровольно помещик не отдал им зерно, они, мужики-лапотники, выпороли его, родовитого барина, лозовыми прутьями.

Когда гонец въехал в Москву, он услышал весёлый колокольный перезвон. Колокола всех церквей столицы возвещали о славной победе дружины Андрея Воейкова над ханом Кучумом в далёкой Сибири, на реке Оби. Радовался царь Борис: теперь ему подвластны дикие просторы Сибири, доступны её несметные богатства.

Выслушал царь волжского гонца. Выслушал – нахмурился. Он ли не царь – государь на всей Руси? Его власть уже дошла до сибирской реки Оби. А тут рядом, на Волге, бунтовщики объявились, разбой учинили, ограбили помещика, высекли лозовыми прутьями. Нет, он не допустит беззакония, наведёт порядок.

И повелел царь: «Для наведения оного порядка выслать в вотчину помещика Постникова воинов. Вернуть барское добро помещику. Зачинщиков бунта, отцов, выпороть лозовыми прутьями, чтобы впредь отличали своё добро от барского. Не зарились на чужое. За каждый удар по барину пусть каждый мужик получит по десять ударов. Сыновей же, которых отцы водили с собой за зерном на барский двор, молодых, сослать в Сибирь, за реку Обь. Поселить их отдельной деревней. Пусть там землю пашут, охотятся на зверя, платят подать царю соболями, лисицами да горностаями».

И была исполнена царская воля. Погнали молодых людей в далёкую Сибирь, где только что отгремела слава Ермака Тимофеевича, Андрея Воейкова. В ясный июньский денёк прибыли ссыльные к реке Оби, на челнах переправились на правый берег, остановились лагерем на ночлег, чтобы назавтра дойти до того места, где положено быть новой деревне. Ночью же разыгралась непогода. Дождь лил как из ведра, могучие сосны стонали и гнулись от бури, что буйствовала над лесом.

В эту ноченьку братья Ивановичи порешили совершить побег. Уйти в таёжную глушь, найти затем место, где можно будет вольно жить в этом диком краю. Не платить дань царю, не подчиняться его воеводам и слугам. Когда уснули в своём шалаше воины, охранявшие ссыльных, Ивановичи оставили лагерь, скрылись в чащобе лесной. С собой они прихватили только мушкет, что украл Фёдор у спящего воина, чугунный котёл, чтобы варить пищу, да топор, постоянный спутник лесных жителей.

А наутро стражники, не обнаружив на месте братьев, не стали их разыскивать. Пусть себе идут на верную гибель, на корм дикого зверя.

Беглецы же торопились, опасаясь погони. Леса сменялись полянами, покрытыми буйными травами. Жилья не видно было нигде.

Был вечер, когда путь братьям преградила река. Она была меньше Оби, но значительно больше тех речушек и ручьёв, добрый десяток которых они перешли сегодня вброд. Здесь на берегу остановились наши путники на ночлег. Первым делом дали отдых ногам – сняли обувь. Наработались ноженьки. Унесли беглецов от погони.

Николай сказал: «Давайте, браты, свяжем онучи. Бредень получится. Рыбу ловить станем». Наловили рыбы, костёр разожгли, котёл над ним подвесили. Скоро готова была похлёбка. Стали ужинать.

В это время на реке обласок показался. Проворный гребец куда-то спешил вверх по реке, проплывал мимо. Окликнули его братья:

– Добрый человек! Иди к берегу… Говорить будем.

Привязал лодку гребец к прибрежной талине, вышел на берег. Был он черен лицом, лишь зубы жемчугом блестели да светились глаза. Светились ласково, приветливо, как глаза друга. Может был он татарином, может селькупом. Русские плохо тогда различали сибирских аборигенов. По-русски почти не умел говорить, однако понимал, что у него спрашивали. Отвечал на свой лад, коверкая русские слова, смешивая их с какими-то своими. Пригласили братья гостя отужинать с ними. Не отказался. Пошарился в лодке, достал оттуда лепёшку, разломал её на пять равных частей.

– Меня угощать – я угощать – сказал он, оделяя братьев хлебом.

– Как называется эта река? – спросил Фёдор, указывая на водную гладь.

– Иня называется. Шибко хорошая река. Вода – много рыба. Мало-мало ловить. Берег, лес, зверь луком стреляем.

Рассказал гость, что его чум неподалёку в лесу, на берегу Ини. Он же бегал на реку Обь, возил продавать меха лисиц, горностаев.

Доверились Ивановичи своему гостю. Стали расспрашивать, где бы им в этой сторонке найти уголок, куда не знают дороги слуги царя, где можно вольно жить в этом лесном краю. Оказалось, что знает он такое место , знает и поможет людям добраться до этого уголка. Пусть люди садятся в его обласок, он довезёт туда, куда надо. Ему же это не составит труда. Это же на пути к его чуму.

Ночь плыли путники вверх по Ине. А когда заполыхала утренняя заря, подошли к узкому острову, на котором красовались могучие сосны.

– Тогулчин, – указал на остров хозяин лодки и причалил к берегу. Высадил беглецов, а сам поплыл дальше, вверх по Ине, к своему чуму.

У двух сосен, стоящих рядом, братья соорудили себе жильё, поставили балаган. Он укрывал людей от дождя и холода, ограждал от зверя, который ненароком мог переплыть протоку и забрести на остров. Место здесь было дикое, но привольное. На правом берегу за протокой простиралась вековая тайга, стеной стояли вековые сосны. А с левого берега богатырские берёзы доставали своими лапами до самой воды. В реке косяками ходила рыба, в лесу водился большой и малый зверь, птицы оглашали своими песнями остров. Для охоты лучшего места придумать нельзя. Жаль, что негде было добыть пороху и дроби для мушкета. Выручал братьев лук, который подарил им тот, кто доставил на остров.

И все же несподручно было Ивановичам одним жить на острове. Стали они думать, как отыскать им соседей. Ведь далеко ли, близко ли есть же люди в этой сторонке. Срубили они большую сосну и сделали из неё лодку-долблёнку. Очень трудно было перерубать топором бревно, долбить его. Сменялись только люди, топор же работал от темна до темна. И лодка вышла на славу, на двух человек. Николай и Роман первыми отправились на лодке вверх по малой речке, которая примыкала к острову и впадала в Иню. Поплыли отыскивать людей, своих соседей.

Полдня плыли они, и беспрестанно тянулся по берегам слева берёзовый, а справа сосновый лес стеной стоял над водой, и никаких признаков человеческого жилья. Уже вечерело, когда на левом берегу расступился лес и завиднелись бревенчатые хаты. Это было селение Сурково.

Ещё в 1446 шестом году новгородский воевода Василий Шенкурский пришёл в Сибирь, к реке Оби, со своими воинами и смердами. Явился сюда, чтобы собирать дань с югорцев, аборигенов этого края. Однако югорцы разбили ратников новгородского воеводы. Пришлось ему бежать из Сибири. Часть же его воинов и смердов, не желая быть ни рабами бояр, ни насильниками над местным населением, договорились с югорцами о мире, и ушли они вглубь Сибири, чтобы вольно жить на свободной и богатой земле. Горсточка таких новгородцев обосновалась на речке Суре. Жили они там вольной деревней, которую назвали по речке – Сурково.

Стали Ивановичи частыми гостями сурковчан, приглядели себе здесь четыре невест и вывезли их к себе на остров Тогулчин (по-кетски – тогуль – «узкий», чин – «остров»). Ивановичи остров свой называли просто Тогучином. Так лучше звучало по-русски. А речку, по которой добирались до Суркова – Тогучинкой.

Теперь братья построили на острове ещё три балагана, чтобы каждому жить своей семьёй. Деревенька образовалась.

Прошло много ли, мало ли времени, но однажды на острове появился маленький человечек. Приплыл на обласке по Ине. Сумка на ремне через плечо, в сумке казённые бумаги, на верёвочке, прикреплённой к петле пиджака, болтается черепушка с чернилами. Из кармана торчит гусиное перо. Бородёнка – клинышком, глаза сверкают огоньками, сверкают, ластятся. Он – казённый человек, от имени самого царя посланный, чтобы взять на учёт деревни на сибирской земле, записать тех, кто в них проживает.

Выслушав грамотея, переглянулись братья: как поступить, что сказать ему? И порешили так: от судьбы не уйдёшь. Всё равно когда-то возьмут их на учёт царские чиновники, запишут в казённые книги. Назвали писарю свои имена, имена жёнушек своих, сообщили, что их батюшку Иваном называли. Фамилию же свою на всякий случай не стали говорить казённому человеку. Пусть не дознается, что они ссыльные да беглые. Ответили писарю, что нет у них фамилии, нету прозвища.

А что делать казённому человеку? Ему записать что-то надо, служба требует. Посмотрел он, садовая голова, на жильё Ивановичей, на их балаганы, хитренько улыбнулся и объявил: «Будете Балаганскими». Так и записал в казённую книгу. С тем и отбыл с острова.

Шли годы. Уже не балаганы, а добротные деревянные дома красовались по всему острову. И не оставалось свободного места для новых строений, новой усадьбы. За протокой же по-прежнему стояла вековая тайга. Там люди не решались строить себе жильё.

Тогда Балаганские стали рубить новые дома для своих сыновей в Сурково, рядом со своими родичами, с теми домами, из которых когда-то их деды вывезли на остров себе невест. Впредь так и повелось: коль надо было в Тогучине сыну отделяться от отца, заводить свой двор, он ехал в Сурково, там на просторе получал усадьбу, ставил себе хату.

Так появились в Сурково Балаганские. Ещё во времена коллективизации там полдеревни было Балаганских. Да и теперь их в Сурково немало.

А Шерстобоевы и Дерновы – это исконные сурковчане, потомки новгородских «утекленцев».