В моей душе живёт моя деревня: История села Крутиха.
В моей душе живёт моя деревня В далёком, милом захолустье,
Среди лесного бездорожья
Есть место тихой-тихой грусти,
Есть место маленькой надежде
А вдруг всё снова к нам вернётся,
Заплачет, запоёт гармошка.
И гулким эхом отзовётся
Мой шаг на узенькой дорожке.
Я давно не живу там, где родилась и выросла, куда приехали мои предки ещё в 19-м веке, где могилы моих дорогих родителей … Разные чувства вызывает у меня моя деревня. Это и смятение, и восторг, и радость, переплетенная с нежностью. Я люблю длинную, широкую улицу с добротными домами, утопающими в зелени берез и черёмух. Люблю, когда по крыше веранды настойчиво стучат первые капли дождя. Когда они прибивают дорожную пыль и превращаются в ручейки, которые упрямо бегут по обочинам дорог в ровки, пересекающие длинную улицу.
Я люблю, когда вдалеке слышится лай собак, мычание коров, кудахтанье деревенских несушек и гоготание гусей. А ещё перекличку петухов ранним утром, пение птиц в заброшенном школьном саду, запахи цветов, которые приносит ветер с соседнего луга. Мне кажется, что только в этом удивительном уголке большой страны такой кристально чистый воздух, такая крупная алмазная роса, такое буйство цветов и трав.
Моя деревня прекрасна всегда. Зима укутывает ее снегами, хлещет ветрами и сковывает лютыми морозами. Весна одаривает теплом, полноводьем рек и речушек, трелями птиц. Лето же врывается в деревню со стороны лугов и полей, наполняет ее ароматом скошенной травы, тревожит ночными голосами и вскриками птиц, всплесками рыбы в омуте с рыжей водой. А осень щедро угощает спелыми ягодами малины, смородины, удивительно душистой земляники и клюквы с таинственных болот Васюганья, тихо шелестит ковром из опавших листьев, радует удивительной и прекрасной палитрой красок.
В деревне все иное – особенно люди! Это словно другая раса, другой тип человека - с особым мышлением, с особым образом жизни, с особым отношением друг к другу. А главное – это поразительная и обезоруживающая простота этих людей, отсутствие в них всякой вычурности, притворства, наигранности, выставления себя напоказ. Люди, люди, наделенные силой от природы, терпением, упорством, выносливостью, жизнестойкостью. Их сложно чем-то напугать. Они вольные, как ветер, сильные, как сама земля! У них даже запах другой – они пахнут природой, ветром, травой, свободой, деревней! Они (эти замечательные деревенские жители) и деревня – синонимы. Человек, родившийся в деревне среди естественных природных красот и пустивший здесь свои корни, вряд ли когда-нибудь станет полностью горожанином, даже если и проживёт в каменных джунглях долгое время.
Для меня в детстве все жители моей деревни были роднёй. Жили в самом центре, но когда убегали к родне в любой конец длинной улицы, нас знали, угощали пирожком или куском сахара, справлялись о здоровье деда и бабушки. Иногда кто-то подвозил нас на скрипучей телеге до дома, если было по пути. И вот на эту телегу садилась вся ребятня, что была рядом, ехали весело, рассказывали, как проходит лето, куда ездили, какие кино смотрели в клубе. Мои яркие воспоминания, пожалуй, начинаются года в четыре, это начало 50-х годов. Длинная-длинная улица нашей деревни казалась широкой, где посредине была дорога, а дальше летом зелёная трава, пересечённая тропинками до домов, а зимой белые сугробы и дорожки, похожие на узкие канавки. Многие дома украшены простенькими наличниками. Чисто промытые окна, дымы из труб, палисадники с зарослями черёмухи. В отдалении от жилых изб и хозяйственных построек, во избежание пожаров, ставились бани. Бани были без труб, «по чёрному», воду нагревали металлическими предметами, накаливая их докрасна в печи, поддевая кочергой и опуская в кадку с водой. За неимением мыла мылись щёлоком – настоем печной золы на кипятке. В банях в ходу были берёзовые веники, настои из крапивы, ромашки, хвойных веток. Баня должна была настояться, очиститься от горького запаха дыма. Первыми шли крепкие мужики, за ними отмывали детей, потом уже женщины мылись, стирали детскую одежду. После бани пили чай с травами из самовара, прихлёбывая из кружек вприкуску с сахаром, куски которого кололи тяжёлым ножом и выкладывали в вазочки. У бабушки была хрустальная ваза на ножке, которую она хранила в заветном сундуке в прискрынке и доставала в исключительных случаях. После чаепития Ефросинья Григорьевна убирала сахар в мешочке в большой сундук и запирала на висячий замок, подвешивая ключ к матузам на фартуке.
В семье главным был дед с окладистой седоватой бородой, которую он любовно расчёсывал по утрам перед старым зеркалом в тёмной раме. Бабушка в будни повязывала грубый холщовый фартук и выцветший платок, а по праздникам фартук был белым с вышивкой и полушалок с кистями. С дочерями Авдотьей, Фёклой и Анной Ефросинья Григорьевна была сурова и требовательна. Старшие дочки вышли замуж и уехали в Кузбасс, где их многочисленные потомки работали в шахтах. Наведывались они очень редко и даже на похороны родителей не смогли приехать. Но мы любили, когда летом приезжали городские гости: отцовы сёстры и племянницы или мамины братья Алексей из Харькова и Иван из Подмосковья. Жили мы очень скромно, но гостей старались вкусно накормить, резали поросёнка, рубили курицу, пекли пироги, булочки Они привозили городские подарки, конфеты шоколадные, которых не было в местном магазине, иногда яблоки. Я помню те яблоки, красные, душистые, для нас это была такая экзотика. Бабушка уже была старенькая, ей тяжело было смотреть за четырьмя малолетними детьми. Мы порой убегали со двора, она молча сидела на высоком крылечке и вытирала слёзы фартуком. В последние годы она очень сожалела, что поехала в далёкую Сибирь, обвиняла мужа в том, что жизнь её была такой тяжёлой.
Пётр Никифорович лежал на печи, где он спал и летом, и зимой, и сурово молчал. Он пережил свою жену ровно на год, умер тихо в субботу перед Светлым праздником Троицы в 1960-м году. Хоронили в Троицу, провожала его вся деревня. После его похорон во время поминок я убежала на могилу деда, сидела там до темноты, пока отец ни пришёл за мной и унёс на спине домой. Мне казалось, что дедушка ещё вернётся, и мы снова пойдём с ним за мельницу собирать травы. Он захотел лежать на сельском кладбище рядом со своим братом Николаем. До сих пор на их могилах стоят лиственные кресты. Пётр Никифорович и его жена прожили вместе более 60-ти лет и умерли в очень преклонном возрасте. Ефросинья Григорьевна просила не хоронить их рядом, наверное, не простила ему нелёгкую жизнь в Сибири. Его сын Алексей Петрович выполнил её волю. Пётр Никифорович - в простонародье Петрован - был очень дружен со своими братьями Николаем, Алексеем, Фомой. Николай Никифорович женился трижды, и было у него 14 детей.
В годы Великой Отечественной войны четверо сыновей были призваны на фронт, и трое сложили головы на полях сражений. Прожил этот крепкий и чудаковатый человек почти до 90 лет. Старожилы до сих пор вспоминают, как он в трескучий мороз босиком и в холщовой рубахе ходил в гости к дядьке Калине на другой конец деревни, пригнувшись, входил в низкую избу, здоровался, выпивал стаканчик «для сугреву», справлялся о здоровье домочадцев и отправлялся в обратный путь. Отец наш был строгий, не всегда справедливый, мог отходить ремнём, если дети таскали яйца у соседки тётки Олены или без разрешения сбегали на речку. Но, когда выпивал стаканчик-другой, становился весёлым, пел военные песни, помнил своих друзей, с которыми служил и переписывался с ними долгие годы. Мама всегда боялась свою свекровь, никогда ей не перечила. Иногда она жаловалась отцу, но тот тоже матери не перечил. Я помню маму молодой в тёмной юбке, жёлтой кофте и светлом платочке на тёмных волосах… А ещё у неё было штапельное платье, которое сшила хроменькая кума Нина. По синему полю жёлтые цветочки в белых кружках, всё такое весёлое… Когда мамы не было дома, я примеряла его, подхватив пояском, и смотрелась в зеркало.
Семья наша быстро росла, вскоре прибавилась тремя братьями-погодками, которых мама стригла большими ножницами, оставляя чубчики. Родители, как-то, всегда были заняты на колхозной работе, особенно летом, когда начинался сенокос, потом - работы в поле и на огороде. Дед и бабушка строго контролировали нас: без разрешения нельзя было пойти ни на речку с соседскими ребятами, ни в лес, ни на рыбалку, но зато мы с дедом ходили за смородиной за мельницу, собирали шишки хмеля, жгли костерок на песчаном берегу у омута, поджаривая на прутиках кусочки хлеба и сала. Летом по вечерам мы сидели на завалинке у дома, укрывшись старым зипуном, и ждали родителей с покоса. Уже садилось солнце, лютовали комары, а мы чутко прислуживались к стуку телег от поскотины. И вот, наконец, из переулка выезжала длинная телега, забитая свежей травой, на которой сидели женщины и наш отец. Мы бежали открывать скрипучие ворота, тащили в дом мамину сумку, в которой всегда лежал кусок сала и хлеб, «зайчик прислал». И не было ничего вкуснее этого лесного подарка, разве что - лесная малина в берестяном кузовке, которую мама собрала в минуты отдыха.
Яркие воспоминания детства относятся к таким праздникам, как Рождество, Масленица, Пасха, Троица, Иван Купала. В доме всё тщательно убиралось, белили стены, огромную печку, скребли косарём стол, лавки, пол, вытряхивали пыль из матрасов, подушек, одеял. В доме пахло чисто помытыми полами, травами, которые сушились в углу у кровати бабушки, тёплым запахом русской печки, свежим хлебом. К праздникам мама и бабушка пекли блины, варили, жарили, парили, и мы просыпались от удивительных запахов вкусной еды, которой в будние дни не было. Как правило, за стол садились все члены семьи, мама следила, чтобы дети не испачкали новую одёжку, сшитую к празднику. В Рождество дворы обходила бабка София, маленькая и сгорбленная. Она быстро входила в избу, крестилась на иконы и пела высоким голосом молитву. Нас заставляли креститься, а потом бабушка давала ей пироги, булки, сало, аккуратно складывая всё в большой мешок. София с трудом его поднимала и шла дальше по деревне. Деревенские мальчишки помогали ей довезти всё это добро на санках до её маленькой избушки на самом краю деревни. Года через четыре она так и замёрзла на пороге этой избушки, когда мороз завернул за сорок.
От Рождества до Крещенья, во время Святок, девушки гадали на женихов. Мы - девчонки лет десяти прибегали к тётке Наталье и забирались на полати. Оттуда хорошо было видно, как её дочь Маруся с подружками приносили из сарая петуха, и он важно расхаживал между стопками с зерном, самогоном, сахаром. Какие-то чудесные гадания были перед большим зеркалом на столе, кидание валенка за ворота, поход на криничку в полночь за водой. Особыми обрядами в деревне обставлялся праздник Масленицы. Каждая хозяйка обязательно пекла блины, которые ели с топлёным маслом, жареными шкварками, с мёдом. В течение недели ходили в гости и принимали гостей. Наедались на весь долгий пост, до самой Пасхи.
В Масленицу праздновали Прощёное воскресенье. С утра просили прощения у всех за обиды прошлые, а люди отвечали, мол, Бог простит. Молодёжь с гармошкой каталась на лошадях, а вечером жгли чучело зимы или просто поджигали кучки соломы. Помню, как нас гоняли наши учителя и родители, не разрешали жечь солому, опасаясь пожара, тогда мы пробирались к реке, разводили там костёр и прыгали через пламя. Обряды Масленицы частично сохранились до наших дней как Проводы зимы - с ярмаркой, развлечениями, блинами. Особым праздником была Пасха. Всю ночь мама и бабушка красили яйца, пекли куличи, готовили всё самое вкусное. Утром бабушка меня поднимала очень рано и показывала, как «играет» солнце. Потом все садились за стол, разговлялись разрезанным на восемь частей яйцом. После завтрака шли собирать яйца вдоль деревни, сначала к своим крёстным отцу и матери, потом к родственникам, а потом уже ко всем подряд. А дома считали, кто больше насобирал, играли в битки, катали яйца по деревянному желобку.
На Троицу уже было настоящее лето, зеленели деревья. Взрослые и молодёжь шли к реке, где разводили костры, жарили яичницу, пели песни, а девушки плели венки из веток молодой берёзы и пускали их по течению, гадая на судьбу. Вспоминаются красивые, протяжные песни, которые были слышны далеко за деревней. По вечерам в праздники через всю деревню шли парни и девушки на берег речушки, где стояла баня деда Гришечки с огромной лавкой вдоль стены. И там почти до рассвета шли танцы под гармошку, звучали песни и огневые частушки. А когда молодёжь разбивалась на парочки и расходилась, мы уже не видели, нас загоняли домой, и мы мечтали, что также будем весело проводить время, когда вырастем.
Всё изменила война. Нам, рождённым уже после этого трагического события, всегда было интересно слушать рассказы тех, кто вернулся с той войны.
Из деревни за четыре года Великой Отечественной войны на фронт ушли практически все местные мужчины призывного возраста, а не вернулись с полей сражений 110 человек… Вот она, всеобщая трагедия, ведь война затронула почти все российские семьи. Из наших близких родственников не пришли пятеро Мартыновских, шестеро Хомченко. Погиб мой дед Мартыновский Василий Семёнович, оставив жену и шестерых детей. Пропал без вести брат моего отца Адам Хомченко. Бабушка Ефросинья в своё время не позволила ему жениться на любимой девушке из соседней деревни, и они тайно уехали в Забайкалье, откуда он и ушёл на войну. Бабушка до конца дней своих просила прощения у сына. Иногда я просыпалась ночью и видела, как она стоит на коленях перед иконой, молится и тихо плачет. Многие вернулись с войны без рук или без ног. Недалеко от нас жил дед Софрон. Он пришёл без одной ноги, сам сделал себе протез-деревяшку и никогда не падал духом. Во время войны у него умерла жена, оставив двоих детей. Жениться он не спешил, так как был востребован женщинами-вдовами. Они по очереди забирали его на ночь-две в свой дом, парили в бане, хорошо угощали. Ему это нравилось. Позже он женился раз семь, но жил со скандальной женщиной из другой деревни и поколачивал её костылём.
Пришедшие с войны молодые мужики жениться не спешили, но встречались с одинокими женщинами. У нашего соседа была большая любовь с Настей, родилась дочь, но вся беда была в том, что Настя была из большой и бедной семьи, и он женился на солдатской вдове, которая жила самостоятельно, зарабатывала шитьём на машинке, хотя и была старше его на девять лет. Ничего, жили хорошо, родили четверых детей, а Настя родила дочь, но так и не вышла замуж. Не было женихов, война унесла. Другой молодой мужик женился, рождались дети в своей семье, а также родились три сына у красавицы Татьяны, что жила на другом конце деревни. После войны как-то снизились моральные устои по отношению к женщинам, которые рожали вне брака. Сейчас думается, что это было правильно, хотя им приходилось пройти через косые взгляды односельчан и пересуды, ревность законных жён с битьём окон и оскорблениями в публичных местах. Всё же под старость у них была поддержка сынов и дочек, внуков. Мой родственник ушёл на фронт уже семейным человеком с тремя детьми. Тяжело жила его жена, голодно и холодно, много работала в годы войны и сама, и её малолетние дети. В 1945-м начали возвращаться мужчины, а весной 1946 года вернулся и её муж. К вечеру в деревню приехала чужая грузовая машина, из кузова спрыгнул муж в офицерской форме и помог спуститься нарядной, молодой женщине. Из старой калитки вышла постаревшая жена в поношенной юбке в заплатах, рядом стояли худенькие мальчишки - сыновья. Муж сказал, что эта нарядная женщина - его новая жена, и она будет здесь жить. Жена, которая всю войну его ждала, тихо заплакала, вытирая глаза старым передником. Народ стоял молча, осуждая лихого вояку. Правда, на другой день всё вполне нормально разрешилось. Молодая жена была отправлена со сливковозом к себе домой, а в этой семье потом родилось ещё четверо детей, и прожили они до глубокой старости. Как разрешила этот щекотливый вопрос мудрая женщина, она рассказала только своей родственнице - моей маме, но ей хватило и любви, и терпения, чтобы сохранить семью.
В семье моего дяди уже было трое детей, работал он бригадиром, часто выезжал на лошади в деревню за десять километров, иногда оставаясь на ночлег. Понятное дело, вскоре у него началась любовь с местной молодой доярочкой – вдовой. До жены эта новость дошла быстро, но дядя отнекивался, мол, как можно, у меня семья, дети, да и партийный я. Прошло лето, и тётка решила разобраться на месте. Собрала детей и пошли они ночью пешком за десять километров в соседнюю деревню. Пока пришли, уже рассвело, пели петухи, и лёгкий туман тянулся от реки вдоль деревни. Избушка разлучницы стояла почти на самом краю, поэтому никто не видел, как тётя подошла к поломанной калитке, вытащила из кладушки круглое полено и прошлась по всем трём подслеповатым окнам. А когда муж и любовница в исподнем выскочили из двери - и им добавила. Домой шла с детьми с чувством выполненного долга, а тут вскоре и муж на телеге догнал, всю дорогу ехали молча. Не знаю, бегал ли он ещё по вдовушкам, но в семье родилось ещё трое.
Повседневная жизнь деревенского жителя в отдалённой провинции — это рутинная физическая работа и довольствование малым. Просыпались всегда очень рано, женщины растапливали в домах печки, готовили еду, пекли хлеб, ухаживали за скотом. Мужики ходили в колхозную контору «на наряд», обсуждали новости в стране, в деревне, виды на урожай, текущие дела. В центре деревни на высоком столбе висел большой колокол-радио, и ровно в шесть утра звучал Гимн СССР, потом шли новости, передачи разные. Освещение в местных домах появилось только в начале 1960-х, в период массовой электрификации в стране. Так же в шесть утра за деревней начинал тарахтеть движок, подавался в дома электрический свет. Ровно в 24.00 он выключался, и редко в каких домах зажигались керосиновые лампы, деревня погружалась в полную темноту. Впрочем, свет понапрасну в домах старались не включать, колхозники умели считать каждую копейку. Да, что там электричество — даже таких необходимых построек, как туалеты, у местных жителей не было. Поскольку в деревнях люди всегда были практичными, по нужде они ходили, по выражению тех лет, «на двор», это значило — в хлев к корове или в какой-нибудь другой загон. А потом при чистке помещений все продукты жизнедеятельности вместе с навозом вывозили на поля или огороды. До середины 1950-х единственный туалет находился в местной школе, а уж потом в клубе и сельском совете. Вот так и жили люди в далёкой деревне — «как-то обходились» и экономили каждую копейку. Мебель во многих избах была, практически, вся изготовлена своими руками за исключением старинных сундуков, которые бабушки привезли из «Расеи». Сундуки, посудные шкафы, столы и кровати в домах стояли десятилетиями. Деревенское население очень бережно относилось к вещам, многие предметы интерьера переходили по наследству — от отца к сыну, от матери к дочери и т. д.
Крестьянская логика тут проста: любое изделие стоило денег, а с наличностью у колхозников всегда было туго. Местом притяжения в деревне был сельский магазин, попросту сельпо. Там собирались женщины обсудить новости деревни и прикупить сахару, спичек, мыла. Промышленных товаров был самый минимум, да и денег не было купить что-то значимое. Иногда разыгрывались целые спектакли, тогда все смеялись от души. Из Новоеланки приходила высокая женщина со своим мужем, он был низенького роста, едва доставал ей до плеча. Однажды она с продавцом Валей поспорила, что сможет съесть килограмм пряников, не запивая водой. Продавец приняла пари и пообещала бесплатно дать ей килограмм, если так получится. На глазах удивлённых зрителей Нюра уплела этот килограмм, взяла свой, который выиграла, толкнула в плечо своего мужичка и довольная пошла в свою деревню. Да, в сельском магазине особо нечего было купить. В тёмном помещении с деревянными прилавками всегда стоял запах плиточного чая, старой селёдки. В ящиках на прилавке стояли конфеты - «подушечки», чёрствые пряники, коробки со спичками, махорка. Папиросы в деревне почти никто не курил. И не потому, что берегли здоровье, а всё по той же причине — отсутствие лишних денег на курево. Делали просто: сажали табак, потом срезанные листья и стебли сушили, измельчали и щепотку готового продукта заворачивали в газетный квадратик. Вот и готова самокрутка — ядрёная, пахучая, продирающая все лёгкие.
Особого продуктового разнообразия на столах местных жителей не было — всё-таки жили бедновато, выручали огород и лес. В постоянном рационе - картофель во всех видах, толстые блины из кислого теста, супы, каши, щи. Летом в сенях многих домов стоял бочонок с домашним квасом. Грибы, огурцы, капусту солили кадушками. В период уборочной страды и сенокоса старались есть больше мясной пищи для восстановления сил после работ на полях. Свиное сало солили и хранили в кадушках в погребах, отваривали и брали с собой на сенокос. На посевную или уборочную нанимали в колхозе повариху, которая на культстане варила супы с мясом и кормила колхозников. Домой ездить на обед было далеко, экономили время.
Стоит отметить, что даже в 1970-е годы в деревне, по-прежнему, выпекали домашний хлеб в русских печах. Бывало, бежим в школу, и удивительный аромат домашнего хлеба плывёт вдоль всей улицы. Несколько изменило ситуацию то, что в сельский магазин начали завозить печёный хлеб, но там всегда была очередь, да и был он непривычно чёрствым. В нашем детстве в деревне уже была «передвижка» — киномеханик дядя Миша на мотоцикле возил кинобанки из одной деревни в другую. (Он так и погиб на дороге, сбила встречная машина.) Жители сами приносили стулья-лавки и развешивали белую простыню, на которую проецировалось изображение. Плата за сеанс для взрослых составляла гривенник (10 копеек), для детей — пятак (5 копеек). Коли нет у ребятёнка медяка с собой — не беда, неси сырое яйцо из дома в магазин, там дадут 6 копеек. Но яйцо надо было выпросить у бабушки, позже у мамы всё было сосчитано. Разумеется, большинство фильмов, которые крутили в послевоенное время в деревне, имели чёткую идеологическую задачу — патриотическое воспитание. Однако иногда в посёлок привозили зарубежные киноленты. Самыми любимыми были индийские фильмы. Маленький сельский клуб тогда был забит до отказа, плакали, не стесняясь слёз, а потом пересказывали друг другу особо чувствительные сцены. У нас часто не было ни денег, ни заветного куриного яйца для прохода в кино, тогда мы залезали в зал через дыру в стене, потом раздвигали доски под сценой и тихо сидели в уголке на полу. Иногда даже до конца сеанса, если завклубом не выводил нас на улицу.
В начале 1960-х годов все пенсионеры воспрянули духом: им назначили пенсии — аж 12,5 рублей! Ну да, невелика сумма-то, но ведь до этого вообще не платили! Старикам много не надо, а теперь дед с бабкой на двоих получали 25 рублей — можно жить! Но мои бабушка и дед не дожили до этого времени. Денег в семье не было, потому что в колхозе за работу начислялись трудодни. Но нас – детей нужно было одевать и обувать в школу, покупать учебники. На огромном огороде садили картофель, овощи . Сеяли коноплю- основной источник дохода. Работы с этой культурой было много: вырвать, высушить, обмолотить, вымочить в реке, получить волокно на мяльнице. Волокно сдавали заготовителю. А из семян на местной маслобойне били вкусное масло тёмно-зелёного цвета. Пожилые люди строго соблюдали посты, тогда ели в основном овощи именно с конопляным маслом. Нам, детям, давали молоко, но, в основном, - всё те же картошка, капуста, солёные огурцы. Варенье тоже не варили, не было сахара. Но сушили в русской печке малину, смородину, собирали на болотах голубику и клюкву. Из клюквы мама варила очень крепкий, но не очень сладкий кисель. Мы его резали ножом. А ещё бабушка сушила в печке парёнки из моркови и брюквы. Мы набирали их в карманы и носили даже в школу. Летом, когда родители уезжали на покос, мы все четверо получали от отца задания: полоть грядки, окучивать картошку, таскать в вёдрах воду из колодца через дорогу для поливки огурцов и капусты, встречать вечером скотину, позже - доить двух коров и уносить молоко на молоканку, варить картошку на ужин на импровизированной железной печурке в предбаннике. День, конечно, проходил в наших детских заботах: беготня и игры на улице с соседскими мальчишками и девчонками. Соседские семьи были большими: Дукины -- 8 детей, Васильевы -- 7, Украинко -- 9. С утра отец наказывал, чтобы я смотрела за братьями, упаси Бог, если они утонут на омуте. Я запирала калитку на толстую палку, но они перелезали через заплот и убегали. Хорошо, что на лавке у дома напротив сидела с утра до вечера бабка Кудряшиха и всегда меня оповещала громким криком. Я же всё равно их догоняла - и тогда следовала расправа. Со временем мы все научились хорошо плавать, день проводили на реке, ходили за мельницу за смородиной, собирали землянику на Беляках и грибы за фермой. Пекли на костерке картошку, вкуснее которой не было ничего на свете. Какими длинными и прекрасными были летние дни. Мы всё успевали, и вечером с чистой совестью ждали родителей с работы. У всей деревенской детворы был взрослый друг - дядя Петя. Тогда в колхозе было всего две грузовых машины, но именно дядя Петя останавливался у конторы вечером, и детворы набивалось полный кузов. Он катал нас и вдоль деревни, и возил за Большой мост по дороге в Еланку, а мы потом с радостью мыли машину, полируя фары и стёкла кабины. Счастливчикам он давал посидеть в кабине и даже порулить. Удивительный он был человек, добрый, с тонким чувством юмора и всегда готовый прийти на помощь.
Хорошие воспоминания связаны с деревенской школой. Первая начальная школа была образована в 1912 году, и работал там: сначала учитель Лопухин Н. И., потом Казанцев Н. А. Потом, в этом же здании, открыли семилетку, а позже и среднюю школу. Я пошла в первый класс в 1955 году. Крёстная Нина сшила мне сатиновое платье, мама купила ботинки, правда, они предназначались для мальчиков, но других в магазине не было. Дед сделал деревянный пенал, который с двумя ручками хранился в коричневой холщовой сумке. Главное, что меня поразило в классе - это огромные окна, я встала на низкий подоконник и… разбила окно. Зашёл в класс учитель и сказал, что отец должен вставить стекло, но только вот где его взять? Договариваться ходил дед, даже не знаю, как этот вопрос был решён. Мой первый учитель Азаров Кузьма Иванович вернулся с войны без обеих ног, ходил на скрипучих протезах, а в школу ездил сначала на велосипеде, а позже на мотоцикле с коляской. Мы его очень боялись, хотя он никогда на нас не кричал и не ругался. В одной классной комнате сидели два класса - первый и третий. Я уже умела читать, дед научил. И даже брала в сельской библиотеке маленькие книжки, которые дома заворачивала в газету и не давала братьям в руки. Тётя Маша Петухова строго спрашивала, о чём я узнала, понравилась ли мне книга. Сколько себя помню, всегда ходила в библиотеку, потом и братья приобщились.
В конце 50-х годов было сдано в эксплуатацию здание новой школы, а вскоре и - пришкольного интерната. В нашей школе учились дети из Пустоваловки, Ново-Еланки, Аникино, Козловки, Николаевки, Беспаловки, Берёзовки. С понедельника по субботу дети жили в интернате, воскресенье проводили дома, потом их снова привозили на неделю. В школе учились в две смены, классы были большие, но учителей всегда не хватало. Спасало, конечно, всесоюзное распределение выпускников из педагогических вузов. Из Крутихинской средней школы вышло много замечательных людей: учителей, врачей, офицеров, специалистов сельского хозяйства. Они уезжали в разные края, получали образование и уже редко кто возвращался на малую родину, но эта родина всегда жила в их сердцах. Пока были живы их родители, они приезжали летом в деревню, помогали родителям в ремонте домов, работали в огородах, отдыхали в лесах и на любимой речке. Население деревни увеличивалось раза в два. Мы дружили с городскими ребятишками, учились играть в их игры, петь новые песни, потом переписывались зимой с новыми друзьями. В деревню приезжали молодые юноши и девушки из Иванова, Смоленска, Новосибирска, Владимира и других городов. Квартир для учителей в колхозе не было, жили у одиноких пожилых женщин, что конечно не могло нравиться молодым специалистам. Но было и положительное в этом: молодёжь вносила в жизнь таёжной деревни много нового и интересного. В клубе ставились театрализованные представления и концерты художественной самодеятельности. В школе велись кружки по самым разным направлениям.
В соседние деревни выезжали агитбригады школьников. Это было так здорово, когда нас ждали в маленьких полутёмных клубах, а мы на санях, закутанные в тёплые тулупы, ехали на лошадках и знали, что нас там ждут.
Я родилась уже после войны, нас было много в школе. Отец о войне не любил рассказывать, но, когда по праздникам фронтовики собирались у нас под крышей, где накрывали скудный стол с ржаными пирогами, салом и четвертью с самогоном, то говорили все, а после двух стаканов горячительного вытирали слёзы и пели песни. АРТИЛЛЕРИСТЫ, Сталин дал приказ. И обязательно КАТЮША. Когда пастух гнал по длинной улице коров, женщины разбирали по домам своих героев. Мама рассказывала в подробностях, как в деревне узнали о Великой Победе. Весть принёс бригадир Марк Терентьевич, который скакал на лошади вдоль всей деревни и кричал: ПОБЕДААА!! В год Великой Победы весна выдалась ранней, быстро сошли снега, зазеленели деревья. 12 мая 1945 года к двенадцати часам в центре деревни Крутихи собрались все: постаревшие женщины, повзрослевшие дети, старики. Были здесь и те, кто по ранению вернулся с фронта. Некоторые из фронтовиков были без рук, на костылях, в поношенных гимнастёрках и сапогах. Женщины достали из сундуков довоенные наряды, а головы покрыли тёмными платками. С утра было пасмурно, потом выглянуло яркое солнце, но люди плакали от радости, что закончилась эта страшная война, и от горя, что не вернутся больше в родную деревню их мужья, отцы, сыновья.
Играла гармошка, девушки пели частушки, обнимались родные и чужие. Всех сблизила эта великая радость. Уже потом в центре деревни на пригорке мужики сложили кирпичную стенку с выбитыми фамилиями погибших земляков, школьники посадили цветы и сосенки.
Потом в деревне не осталось ни одного ветерана Великой Отечественной войны. Память о той войне живёт в сердцах земляков. Летят годы, шумят ветра времени над маленькой таёжной деревней, жизнь продолжается... И никуда не уходит память человеческая. Она живёт на улочках опустевшей деревни, в душе каждого, кто жил и живёт в тех таёжных краях.
Изображения
- Комментарии
Загрузка комментариев...