- Товарищи комсомольцы! Ребята! Да прекратите орать! Всё! С первым вопросом закончили! Марина, ты сегодня секретарь собрания, не отвлекайся. – Яков Шерстнёв был серьёзен, но толком не знал, как вести комсомольское собрание, потому что в повестке стояли два несовместимых вопроса. Первый, - Международный женский день 8 марта, который праздновался впервые, и никто не знал, как его праздновать. И сейчас, на комсомольском собрании решили просто поздравлять всех женщин Болотнинской волости. Праздничная повестка развеселила ребят и они манерно и в шутку начали поздравлять присутствующих на собрании комсомолок Анну и Марину Меленчук и Елену Ленскую, других комсомолок в организации ещё не было. И второй…

 - Ребята, да хватит кривляться! Давайте перейдём ко второму вопросу, вот слушайте, пришёл такой циркуляр: «Товарищи! Голод на Волге усиливается. Голодает до тринадцати миллионов человек, десятая часть всего населения Республики». Слышите, ребята?! Это страшный голод в Поволжье. Там люди умирают, – но комсомольцы уже притихли и слушали внимательно, и Яков продолжил читать: «В настоящий момент, в связи с окончанием в марте подготовительных работ к сельскохозяйственной кампании, ЦК выдвигает задачу борьбы с голодом как боевую массовую политическую и деловую кампанию. В ней должны принять участие все, без исключения, члены партии, причём, ответственность за ход кампании возлагается целиком на Облбюро, Губкомы и Укомы». – Яков перестал читать и обратился к комсомольцам. - Понимаете, товарищи, что и комсомольцы не должны остаться в стороне, и от нас люди Поволжья ждут помощи! Нам нужно поднять всю молодёжь нашей волости, в этом циркуляре ЦК ВКП(б) выдвигается основной лозунг, вот послушайте: «Десять обеспеченных кормят одного голодного. Перед нами стоит задача добиться того, чтобы рабочий отчислял добровольно 3 фунта в месяц; чтобы каждые 30 рабочих и служащих усыновили одного ребенка; каждый крестьянин должен дать голодному не меньше 3 фунтов хлеба в месяц; каждые 10 дворов должны принять на свое содержание 1 ребенка». Вот такие дела в нашей молодой республике.

- Это нам буржуи подговняли! Хлеб на войну выгребали, а тут засуха! – выкрикнул Антон Николайчик.

- Товарищи, - как можно степеннее продолжил Яков, - Начать собирать помощь предлагается с 15 марта 1920 года. Но мы не должны ждать 15 марта, мы должны поехать всем активом по всей волости и рассказать и про праздник 8 марта, и объяснить людям про голод, и убедить их сдавать пшеницу для голодающих Поволжья. Куда сдавать я выясню в волисполкоме. И ещё - есть просьба ко всем комсомольцам: посещая деревни, встречаясь с молодёжью, надо организовывать комячейки на местах. Вот тогда мы станем настоящей силой, когда у нас будут комячейки.

 - Надо усилить работу по продразверстке! Это поможет голодающим Поволжья! – вмешался Костя Новоселов.

 - Правильно, - опять вскочил Антон Николайчик, - кулаков на кол!

 - Нет, ребята, продразверстку надо вообще отменить, как пережиток капитализма, как Николашкино наследие, - не согласился Яков Шерстнёв.

 - Ввел-то он, но, пока, без неё нам не обойтись, крестьянин излишки сам не отдаст, ты слышал - тринадцать миллионов голодают, мы, конечно, что-то по деревням соберём, но решить вопрос на государственном уровне сможем только с помощью продразверстки, - рассудил худенький Иван Цибульский, подумал и добавил. – И с беляками ещё война идёт, вот добьём их, освободим восток, тогда и с этим наследием проститься можно будет.

 - А как быть с усыновлением сирот, - спросила Лена Ленская.

 - Я не знаю, - развел руками Яков. – Вот что делать с детьми, вообще не понимаю. У кого какие предложения?

 - Я предлагаю организовать детский дом для сирот здесь в Болотном, а потом уже искать тех, кто усыновит. И нужен приказ от волисполкома, чтобы бездетные семьи усыновляли два ребёнка, у кого один ребёнок – усыновляли одного ребёнка, и чтобы содержали до шестнадцати лет.

 - Правильно Лена говорит, - поддержал крепкий и рослый Миша Дубенко, которому давно нравилась миловидная Лена Ленская, - а кто не подчиниться - по закону военного времени – к стенке и всё!

 - Эко ты хватил, - не согласился Иван Цибульский, - опять война? Четырёх месяцев не прошло, как Колчака из Болотного выперли, а ты опять стрелять? Мы только что все винтовки по волости собрали, ещё под снегом сколько осталось…

 - Весной вытаят, - вставил Дубенко.

- Вот именно, там ещё трупы  вместе с винтовками вытаят. Выход у нас один - убеждать людей надо!

 - Правильно, убеждать! – поддержал Яков. – Разъяснять и убеждать, а для этого нужно, чтобы Огурцов спектакль написал про революцию.

 - А я и так пишу, уже много написал, к лету будет готова пьеса, - встал поправляя очки Александр Огурцов.

 - Вот это да! А как называется? - Яков хлопнул Огурцова по плечу.

 - "Огни в тумане".

 - Здорово! Название толковое, - поддержал Цибульский. – А прочти что-нибудь, а? На память смогёшь?

 Александр встал, вышел из-за стола и начал торжественно декламировать:

Мы не знали смеха… Жили сумрачны, унылы.

Труд буржую отдавали безответно, как волы,

Голодали, холодали. А из нас тянули жилы.

Смеха яркого не зная, были хмуры мы и злы.

Но пришло и наше время. Цепи рабства мы порвали

Мы свободны, точно ветер… Мы хозяева земли.

Нас заставить быть рабами, кто осмелится едва ли?

Для себя теперь мы сами золотые короли.

Там кипит война святая… Дрогнул враг от нашей силы…

Здесь мы строим жизнь иную ярко, красочно и гибко.

Да, в борьбе мы утомились… Но зачем смотреть уныло?

Пусть на лица наши ляжет счастья светлая улыбка!

 - Ура!!! – закричал Цибульский, - Здорово-то как! Золотые короли! И название наше, комсомольское.

 Уже на следующий день в тупик около вокзала станции Болотная поставили крытый вагон под пшеницу для голодающих Поволжья. Пока холод, решили собирать только пшеницу, а уж потом можно будет собирать и картошку и свёклу и другие овощи, и ещё - квашенную капусту. Учёт пшеницы поручили дежурным почтово-багажной службы станции, которая размещалась тут же в десяти метрах от тупика, а охрану – транспортной милиции, из окна которой был виден вагон. Под детский сад выделили недалеко от вокзала, на улице Линейной, дом колбасника Журавлева. В помощь Лене Ленской определили Анну и Марину Меленчук и фельдшера тётю Клаву, старенькую, но надежную. Дрова и уголь обязались заготовить комсомольцы паровозного депо. Мишка Дубенко – комсомолец, спокойный и крепкий малый, подговорил Якова, и тот назначил ему, в напарники по агитации в сёлах, Лену Ленскую, но с оговоркой: пока не привезли детей с Поволжья, потом Лену переведут заведовать детсадом.

 По деревням пошли пешком, на улице уже подогревало, и если ночью градусник опускался ниже двадцати, то к обеду было по-весеннему тепло. Дубенко и Ленская  решили идти, прежде, в богатые сёла Сабановку, Баратаевку, Александровку, Большеречку, а потом уже и в Корнилово. Всего наметили пройти двадцать деревень. Начальник станции был из буржуев, но с понятием, а потому отпустил Дубенко на общественную работу с условием, что рабочие сменщики  отработают его смены. За товарищами вопрос не встал: ребята все из рабочих, объяснять не пришлось, что такое в марте людям жрать нечего – ни травы нет, ни запасов в погребе. Отпустили и сказали, чтобы собирал пшеницу, а о работе не думал, по очереди отработают за него.

 Лена и Михаил вышли утром, через восточный переезд, скоро пересекли Московский тракт и вот он - простор сибирских полей, раздолье степи и высокие, будто терема, берёзовые колки. Михаил захватил еды, трофейную винтовку и патроны к ней: уж больно много волков развелось нынче. Яркое солнце покусало снег с южной стороны, сугробы изрядно осели, а умятая санями дорога была скользкой, но упругой. Мишка шагал широко, но не быстро, чтобы Ленская успевала, а она и старалась не отстать и всё говорила-говорила, чуть не задыхалась,  и её голос был ему приятен и мил, вот так он хотел её слышать всю жизнь. Вот, так идти и слушать…

 - Миша, - придержала его Лена, - смотри, волки!

 Метрах в пятидесяти из одного колка в другой след в след двигалась небольшая стая волков. Они передвигались по неглубокому снегу, опустив головы и высунув языки, и Лене показалось, что языки у волков ярко красные и что с них течёт тягучая слюна.

 Михаил снял винтовку с плеча, одел штык и загнал патрон в патронник.

 - А зачем штык? – удивилась Лена.

 - Не бойся, на всякий случай, - спокойно ответил Михаил. – А случаи, они же разные бывают. Но ты со мной, а значит, красные победят!

 И Лена благодарно прижалась к его плечу, но он-то знал, он даже жаждал этой схватки с волками, чтобы показать, какой он надежный. Они продолжили путь, но были внимательны, хотя стая волков, скрывшись за лесом, больше не появилась им на глаза.

 Сабановку и Баратаевку оставили на обратный путь, решили отмахать сразу пятнадцать верст до Александровки. В деревню вошли в полдень. Деревня в одну улицу – не заплутаешь. Перешли Большую Речку по деревянному мосту и направились в школу. Славилась Александровка трудолюбивыми зажиточными переселенцами из Белоруссии и известным на всю волость учителем начальной школы Денисом Богдан.

 Дениса застали в школе, у него сидел полный класс малышей. Тот выслушал комсомольцев и сказал:

 - Урок у меня через пятнадцать минут закончится, я отпущу детей, и они сообщат по домам о собрании. Собрание проведём в школе. К управляющему я сам схожу.

Перед собранием Денис ещё несколько раз ударил по рельсу, который висел около управы. Потянулись люди к школе.

 - Чего Денис Иванович, звонишь в колокола? – спросил худенький старичок по имени дядя Ваня-свисток, в обдрыпанной ушанке. – Никак спасать тебя пора, мальцы тебя наши одолели?

 Скоро все места за столами были заняты, мужики закурили, Денис замечаний делать не стал, а только открыл окно, посередь комнаты поставил ведро для окурков и предупредил:

 - Товарищи, прошу, окурки о столы не тушить, бросайте в ведро, без промаха, там водица есть.

 - Да что ты Денис Иванович, всякий раз нам об этом трындычишь, учёные мы уже, - сказал кто-то и громко чихнул.

 - Будь здоров, Тимофеич!

 - Здоровее видал!

 - Вот вы говорите, учёные, а писать не умеете, - обратился к мужикам учитель. - Поэтому с осени, по решению волисполкома, открываем школу для взрослых - и для мужчин, и для женщин.

 - А женщины – это, значит, бабы наши, так разуметь надо? – хихикнул дядя Ваня-свисток.

 - Все желающие, потому что в будущее без грамоты нам нет дороги.

 Мужики собрались с интересом, потому как зимние заботы кончились, к посевной подготовились, по дому управились, а тут и развлечение – в школу вызвали. Сидели рядками, переговаривались, крепкие бородатые мужики, шапки сняли, кто на столы, кто на колени положил. Бороды у всех черные, крепко чёсанные, по парадному. Только один старик присел около стенки, как бы сбоку, но у первого ряда, тот весь белым был – и голова, и борода, и тулуп на нём тоже белый.

 - А тем, кто помирать собрался, ему тоже грамота нужна, аль нет? – не унимался дядя Ваня-свисток.

 - Вот, дядя Ваня, - включился в хохму круглолицый парень по фамилии Жук, - вот помрёшь, а там ангел перед тобой лист кладёт, мол, пиши, грешник, прошение самому главному, а ты писать-то не могёшь! И сожрут тебя, костлявого, черти, не подавятся.

 - Товарищи! Товарищ Жук, у тебя сегодня шутливое настроение и это понятно, ты ещё молод и март на дворе, - взял слово управляющий – хромой партизан и член партии. - Товарищи к нам прибыли комсомольцы из Болотного, по поручению партии и правительства, а вы ржёте, простите, как жеребцы. Давайте выслушаем делегатов.

 - Товарищи, на Волге голод, люди мрут, надо помочь пшеницей, кто сколько сможет.

 - А мы тут при чем? Мы робим с утра до вечера, спины гнём, а тут - на тебе: на то сдай, и за это сдай, и тут пожертвуй, вы, как попы клятые. Нет от вас спасения. Государству, что требовалось, я лично всё сдал, у меня вот и памятка есть, - поднялся из-за стола мужик и показал бумагу.

 - Милок, ты пойми, - обратился к Мише другой мужик, - три месяца как нас Колчак ободрал, всё ведь выгреб, и скотину, и лошадей забрал, и розвальни! Всё уволок, лихоимец, мы живы остались чудом, а кого-то и до Тайги заставили их благородия везти. Нам-то здесь как выживать? Мы, чай, не калачи с маслом едим? И не с неба они нам валятся.

 Наступила тяжёлая тишина. Всё, что говорили мужики, всё - правда, ограбили их крепко, все излишки продразверстка забрала. Но и всякий знал, что не настолько прост наш крестьянин, чтобы всё отдать, но кто, где и что припрятал, знать никому не полагается. И Миша растерялся, не говорить же мужикам, чтобы они схроны свои раскупорили.

 - Девка у тебя ладная, продай, - сказал вдруг круглолицый Жук, - тогда, можа, и найдем чё.

 Мишка с лёту достал-таки его в нос. Когда их разняли, столы валялись на боку, у Жука текла кровь, а Мишка рычал передавленным горлом, как медведь. Лена крепко обняла его и шептала:

 - Всё, Мишенька, успокойся, ты же комсомолец, а дерёшься, а он провокатор. Не поддавайся.

С трудом, но все успокоились, вернули на место столы и опять чинно расселись и сосредоточенно закурили.

 - Не хорошо, плохо себя повёл наш товарищ, - сказал управляющий, - стыдно мне за него, а ведь мы с ним партизанили, и не струхнул он ни разу, а тут он сейчас, как купец говорил, как буржуй, который всё купить может. Да, только за деньги, товарищ Жук, всё купить нельзя,- ни рабочего, ни крестьянина. Кого-то и где-то, может, и можно, кто-то и где-то, может, торгует собой, но не у нас. В нас теперь столько пролетарской силы, что не подступись к нам: по морде схватишь! Что и произошло вполне резонно.

 - Я вот что думаю, - встал белый старик, мы немного заблудились, и это понятно, и товарищ Жук тоже в растерянности, это он нечаянно по молодости, не подумавши брякнул. Но нам нужно понять одно, что вчера мы выживали за счёт того, сколько у нас в амбаре припасено, сколько в стайке хрюкает, сколько в чулане висит, лежит и прикопано. Но надо понимать, что не мы, а капиталисты войну с немцами запалили, потом ещё продразверстку ввели, потом белый террор устроили и гражданскую войну, ведь не рабочий и не крестьянин войну затеял, а тут ещё и засуха подоспела им на помощь! Но теперь-то - наша власть! Мы другими становимся, мы сильны тем, что трудимся как всегда, а выживаем все вместе. Теперь мы не позволим умирать людям с голоду и сидеть в сторонке, теперь мы придём и поможем, а если, вдруг, у нас беда , то они придут к нам на помощь, и вот это наше товарищество – наше общее богатство - никакой Колчак не отберёт и не угонит, как скотину. Да, мы и живём так. А разве не вы помогаете семье Гончара, погибшего на фронте, и который покоится, где-то, в чужой земле? Не капиталист, не поп помогает его семье, а вы помогаете, да если бы не вы, то и вымерли бы уже с голоду его семь ребятишек. А когда в прошлом году дядя Ваня сломал ногу, не вы ли помогли ему сенца на зиму заготовить и хлебушек собрать. Вот он среди вас сидит и теперь смеётся, балагурит, ещё и грамоте придёт учиться, чтобы на том свете депешу сочинить, кому потребуется. Люди с голоду умирают!  Да неужто не поможем? И двадцати лет не прошло, как вы от голода и безземелья из Белоруси сюда в Сибирь приехали. Уж кто-кто, а не мне вам рассказывать, что такое голод!

 - Добро, дед, хорошо сказал, - прогундосил Жук, отнимая руку от окровавленного лица, - не прав я, и не только за то, но и за наше общее дело, мешок пшеницы отдам от души. Ну и от души скажу, прости, парень, меня, но девка у тебя действительно уж очень хороша!

 И уж тут смеялись все и Миша с Леной - тоже.

 Денис долго провожал комсомольцев, говорили о событиях в Москве, на фронте, вспоминали прошедшее собрание.

 - Ой, - вспомнила Лена, - мы забыли рассказать про 8 марта и организовать комячейку.

 - Почему не успели, вот сейчас Денису всё и расскажем, и он организует, возглавит комсомольскую организацию деревни Александровки. Понимаешь, Денис, в каждой деревне должны объединиться люди, самые честные, работящие, те, для кого общее так же важно, как личное. Если лучшие станут руководить нашим обществом, и десяти лет хватит, чтобы мы поняли и ощутили, что такое счастье. Капиталист он и добрые дела может делать, если они ему прибыль принесут или, если сильно испугается за свою власть над людьми. А у нас должны объединиться самые лучшие, больше чем святые. Правильно дед сказал, что мы заблудились, нужны ориентиры, маяки.

 - Огни в тумане! – подсказала Лена.

 - Точно! Огни в тумане! Молодец Лена! Денис, а что это за дед выступал на собрании, такой с белой бородой, ну, совсем белый?

 - Не знаю, не наш он, а я подумал, что он с вами пришёл.

 - Чудеса, прямо сегодня. Но как он правильно заметил, наши люди, они же общиной живут, друг без дружки никуда, да и не выжить. Но, я его где-то уже видел, не помню точно. Прощай брат, извини, что стол сломал, - Михаил обнял Дениса.

Так и простились, Денис бодро зашагал обратно в деревню, а комсомольцы зашагали в Большеречку. Михаил шёл чуть впереди, размерено, но так, чтобы Лена не отстала.

 - Лена, хочу тебе признаться…

 У Лены дрогнуло сердце, и румянец залил щёки.

 - Только ты пока никому не говори. Я решил пойти работать в милицию. Вот, я так думаю, что всех переубедить нам все равно не удастся, например, вора уговорить не воровать. Ты ему: мол, - не надо, товарищ, воровать, - а он согласиться, и скажет, да, брат, - не надо, и тут же сворует. Ты ему опять про совесть, про народ, про голод на Волге, а он, гад, как воровал, так и воровать будет. А если ему по роже врезать или к стенке поставить – всё, как отрезало, ему даже во сне страшно будет от одной только мысли что-нибудь своровать.

 - И чем же тогда, Миша, наше общество  будет лучше буржуинского? – возмутилась Лена. - Там по морде и на каторгу, и здесь такая же песня? Мы должны построить общество, чтобы люди с детства понимали, что воровство – это зло, которое не дает нам жить счастливо. Мы должны воспитать такое общество, мы должны так научиться убеждать, агитировать, чтобы человек сразу советским становился. И чтобы нам не нужно было ходить и убеждать друг друга, что если на Волге беда, то надо помочь и спасти людей от голода.

 - Замучаешься убеждать. Хотя, кто-то и поймёт, но есть такие экземпляры, ты ему хоть в лоб, хоть по лбу!

 - А я верю, что скоро мы построим такое общество, в котором не нужно будет никого убеждать, люди сами всё будут знать и думать не о еде, а о счастье, и думать, как лучше построить свою жизнь, чтобы дети гордились ими.

 - Может быть, но сейчас трудно людей убеждать, каждый сам по себе, всё в свою кубышку, а чтобы сознание подросло, для этого время нужно. Вот сегодня, парень, этот Жук, по морде получил и сразу всё понял. А ведь прежде мы его убеждать пытались. Да не получилось.

 - Получилось бы, только мы слов правильных не нашли, он наш, понимаешь, он в партизанах был, с колчаковцами сражался. Миша, - остановилась Лена, - а ты, правда, на мне женишься?

 - А ты, правда, за меня пойдёшь?

 Они обнялись и долго так стояли посередь дороги.

 - Тпру-у! – услышали они, рядом остановилась кошёвка и Жук гаркнул: – Садись, комсомол, поручено мне вас до Большеречки довезти и на ночлег определить.

 - Вот видишь, Миша, - улыбнулась Лена, люди - они хорошие, ты только в хороших людей не веришь, но я тебя перевоспитаю.

 - Правильно, его перевоспитывать надо, а то, как чуть, так сразу драться. Не хорошо это Миша, - и Жук заржал громко и нахально.

 - Ты был в партизанах, а почему не комсомолец? – строго спросил Миша, усаживаясь в кошёвку.

 - Уже комсомолец, Денис уже среди меня агитацию провёл. Это он к вам отправил довезти. Поехали!

 - Мальчики! – закричала Лена громче скрипа полозьев. – Счастье – это когда ты строишь свою жизнь, не считая деньги и не глядя на обстоятельства, а ты – своей волею и своим желанием, сам. Понимаете? Сам строишь, побеждаешь и ошибаешься – всё сам, а общество помогает тебе всё преодолеть, а главное – помогает тебе стать великим человеком!

 - Это, всё на словах, а в жизни всё иначе. Это где же столько денег взять, чтобы люди их считать перестали? - Он обернулся и увидел, что его пассажиры целуются, отвернулся и крикнул, да так, что весь белый свет услышал. - На свадьбу пригласить не забудь! Не хорошо без свата на свадьбе! Эх, родимые, а давай с ветерком! Эх-ма!

И понеслась кошёвка широкой дорогой, засвистел ветер в ушах, полетели комья снега из-под копыт, заблестел простор в переливах снежных огоньков, засмеялось, затанцевало солнце. И раскрылся взору великий простор, будто книга, на белых страницах которой ещё предстояло написать имена новых героев.