Шёл июнь 1750 года от Рождества Христова, или червень 7258 лета от Сотворения Мира, когда восточные народы жёлтых рас заключили с могучими ариями мирный договор, и белые люди построили Великую стену, дабы провести вечную линию мира. Но случился мор, и скоро на пустынные и мёрзлые земли Сибири пришли восточные люди. Дикие племена не щадили города, отчего некоторые арии ушли на юг, а иные — на запад, прочие погибли или смешались с дикими племенами востока.

Арефа лежал под раскидистой берёзой, тень давно не укрывала его прохладным одеялом, он грелся под солнцем, но уже наблюдал далёкую тучку, которая текла по глубокому морю неба, играя в какую-то свою, почти детскую игру, то изображая рожицу, то гуся, то кулак с выставленным вверх пальцем, а то и чудище клыкастое.

— Вот и яблочко с царского древа, теперь жди грозу, — утомленно проворчал Арефа.

И правда, чем ближе приближалось облако к истомлённому нежной ленью Арефе, тем основательнее наполнялось грозовой тяжестью, а когда перевалилось через речку Болотную, вдруг злобно выплюнуло молнию и дробно, будто хохоча, загремело на всю округу.

— Ну-ну, — улыбнулся Арефа и отполз подальше от дерева. — Эка дура! Разыгралась, так ведь и попасть может!

Он скинул одежду, скрутил и ткнул весь комок в кожаную сумку, которую предусмотрительно бросил на нижний венец берёзы.

Дождь начался не вдруг, сначала ветер рванул длинные волосы Арефы, сдвинул бороду набок, а потом, пробежав стеной по болотному камышу и осоке, ударил в грудь, залил глаза, прилизал голову мокрым языком. Арефа стоял, крепко упершись ногами в землю, протянув руки, будто пытаясь обнять стихию. На землю упала тёплая июньская гроза, после которой начинает всё расти бурно и красиво, разрывая землю молодой порослью, поднимая листовой наст, отодвигая тяжёлые камни. Земля вздрагивала от раскатов грома, туча скалилась молниями, а каждая ямка уже полнилась водой, переполнялась и вытекала прочь, соединялась с сестрой: одной, другой и прочими, — и уже бурным потоком по ведомой только ей тропе устремлялась в прибрежный камыш.

Шёл по земле человек, топал по дороге широкой вдоль реки полноводной и могучей, потому и дорогой её прозвали, что она текла вдоль реки и прямиком на север, не заплутаешь, даже если пьян, да и зверь шума и суеты сторонится. Дорога — дело надёжное. Но человек наш упрямый и не надо ему на север, ему бы на другую реку перейти. И свернул наш путешественник и двинулся ровно встреч солнцу, и теперь уже не дорога под ногами, а путь неведомый и опасный, потому как нет теперь под боком реки, а только звезда Полярная — спасительница небесная над головой. Идёт человек с запада на восток, по Великому Сибирскому пути. Труден и опасен путь от реки до реки, но на то и говорят: в путь собрался — не робей. А есть ещё тропинки, и прокладывает их сам человек на свой страх и риск — торопится, значит, но тут уж пеняй на себя, коль заторопился по тропинке, считай, пропало.

— А-а-а!!! Люди! На помощь! — пробиваясь сквозь шум ливня и грома, принеслось с реки.

— Ну, наконец-то, добрался, — проворчал довольный Арефа, подхватил заранее приготовленный длинный шест с сучковым крюком на конце и побежал к речке Болотной.

Человек елозил в тине, потешно шлёпал по грязи руками, неистово и уже не членораздельно орал, но всё основательнее погружался в грязную преисподнюю. Когда утопающий увидел голого Арефу с мокрой бородой и повисшим прядями вдоль скуластого лица волосьём, то умолк от удивления и притих.

— Изыди, сатана! — вдруг заорал человек, попытался перекреститься и неистово и судорожно возгласил. — Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи…

— Ну, как хочешь, — удивился Арефа, который уже вошёл в болото и приготовился протянуть спасательный шест. Он развернулся и шагнул прочь.

— А-а-а! — опять неистово заорал тонущий, дернулся вверх и неожиданно осел по самое горло.

— Вот и ори, — миролюбиво ответил Арефа и сел на кочку, наблюдая процесс утопления.

— Па-ма-ги-те! — пробулькал человек.

— Ты решил определённо или ещё помолишься? И я не зря теперь полезу в болото? — невозмутимо и спокойно спросил Арефа.

Человек сказать уже ничего не мог, только руки тянулись к спасательному шесту.

— Ну, тогда живи, — и Арефа потянул утопленника на берег.

Руки несчастного оказались предельно слабыми, а шест скользким, а потому Арефа изловчился и крюком зацепил одежду на его загривке и уже безропотное, чёрное и худое, червячное тело вытянул на берег. Человек сплюнул чёрную мокроту, Арефа вышел на берег, срезал с ног ребром ладони жирную, вонючую болотную грязь и, ступив в лужу, омыл ноги и руки.

— Вот спасаешь вас, спасаешь, а пока спасаешь, такого другой раз наслушаешься о себе!

Утопленник притих.

— Ну что, иеромонах Сильвестр, спас тебя сам сатана. Всё! Не видать тебе Царствия Небесного. Продал ты нечистой силе душу свою несчастную, на жизнь свою ничтожную променял.

И вдруг чёрное тело завыло тихо, неистово и по-звериному, а ливень исчез, но явилось солнце, по-прежнему яркое и чистое, отчего скорбный вид грязных людей стал совсем весёлым.

Арефа ещё посидел немного на удобной кочке, потом потыкал монашка спасительным шестом в спину:

— Ну, будет причитать, пойдём пёрышки чистить. Сегодня я тебя исповедывать буду, да на путь истинный наставлять.

Арефа снял свою сумку с берёзы и, передав монаху спасательный шест, решительно зашагал прочь, а чуть поодаль за ним плёлся монах в обвисшей от грязи рясе, с такой же чёрной сумой через плечо и с шестом, который одним концом волочился по мокрой траве.

Арефа повернулся к отставшему монаху и стал ждать.

— Ты как-то шевелись, а то совсем размякнешь, — подбодрил монаха Арефа. — А спас тебя я, а зовут меня Арефа.

— Я слышал про тебя, — ответил Сильвестр, — ты колдун и идолопоклонник.

— Чуть ранее сатаной был, а теперь ты меня до колдуна повысил. И то благо! Ты лучше скажи, кто тебя гнал? С какого перепугу ты в самую болотину полез и чуть было не утоп? Чуть далее мост есть, камнем переход мощён, а через саму речку мосток поверху брошен.

— Господь попустил, но на всё воля Божья, — отрешённо и радостно ответил Сильвестр, перекрестился и вдруг встал как вкопанный: прямо на них из светлого березняка вышел огромный Белый волк с пепельной проседью вдоль спины и хвоста и сел в ожидании путников. Сильвестр упал на колени, неистово осенил себя крестным знамением и зашептал:

— Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси…

— Будет причитать, — прервал монаха Арефа, — это мой друг и охранник, он всегда рядом со мной. Арефа поравнялся с волком, ласково потрепал его по голове, тот улыбнулся и пошёл с ним рядом. — Вставай и пошли. Не бойся волка, себя бойся и собственной дурости.

— Ты колдун, Арефа, сам сатана помогает тебе! Я это вижу!

— Ты только что сказал, что на всё воля Божья!

— Ты волю Господа нашего Иисуса Христа не путай с искушением сатанинским. — Сильвестр перекрестил волка, но тот никуда не пропал.

— Ну вот, ожил, и голос прорезался, и дерзость из-под грязи засверкала! Вишь, оказывается, ещё есть одна воля, и совсем не Божья, а сатанинская. А ещё, подскажу тебе, есть ещё воля человеческая!

— Нет воли человеческой, есть только Божья воля и попущение его для вразумления и наставления на путь истинный.

— Во, бля, как это у вас скользко-то! Лжёшь ты, если бы не моя воля, жрал бы тебя уже червь болотный, а я по воле своей человеческой лишил болотную живность закуски сладкой, хоть и тощей.

Сильвестр остановился, подтянул шест, положил его на плечо и уже весело заключил:

— Если бы не воля Божия и не ангел мой Хранитель, которого Господь мой приставил на защиту мою, ты бы не оказался рядом со мной, а сидел бы дома.

— А я и сидел дома, угощение для тебя готовил, а потом пошёл тебя спасать. Смотрю, к полудню солнце поднялось, и думаю, пора идти, утопленник к болоту подходит.

— Вот! Ангел мой Хранитель поднял тебя на крыло своё светлое, и ты, Арефий, спас меня! — Сильвестр упал на колени, откинул шест и неистово начал молиться. — Господи Иисусе Христе, молитв ради Пречистыя Твоея Матери и всех святых…

— Послушай, Сильвестр, я, конечно, понимаю твою радость, но если ты у каждой берёзки на колени падать будешь… Давай уж пойдём. И палку не забудь.

— Вот нет у тебя, Арефий, уважения к святому сану моему, — Сильвестр поднялся с земли.

— Есть, батюшка, есть! — Арефий подтолкнул священника в спину. — Особое у меня к тебе уважение, потому и не позволил тебе сдохнуть раньше времени.

Скоро они спустились в глубокий падун, по дну которого текла тихая и чистая речка Йыксу. На берегу, у широкой заводи обнаружилось кострище, лавка и стол из толстых тесин. Рядом лабаз на двух столбах, в коем хранят продукты от любопытствующего зверя. Под лабаз лёг волк, положив огромную голову на могучие лапы. Он замер, только глаза наблюдали за происходящим.

— Скидывай одёжи и ступай в моё арефьевское море, здесь и себя помоешь, и рухлядь свою постираешь, да на кустах высушишь, — Арефа подобрал брошенный спасительный шест и с силой воткнул его крючком в берег. — Пускай растёт, зачем пропадать, красивым деревом станет, в воду смотреться будет. Я, когда женюсь, сюда с женою на всё лето приеду. Арефа потрогал шест, остался доволен, потом зашёл в воду, ополоснулся, проплыл чуток и вышел на берег.

— А невеста где живёт? — спросил монах, сидя в заводи и простирывая рясу.

— Нигде, ещё не родилась, через семьдесят лет женюсь. Карелией её назовут.

— Вот же, говорю, что ты сатана! Зачем меня дразнишь?

— Лжи верят раньше правды. Ну, Сильвестр, как отмоешься, заходи в дом, не побрезгай, — и Арефа шагнул в сосняк.

Сильвестр мылся с задором и что-то непрестанно шептал, потом вдруг перекрестился и со слезою вознёс к небу:

— За всё благодарю тебя, Господи! — и вдруг неистово запел. — Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!

Потом уселся на береговую травку и начал доставать содержимое своей сумки. Там был размякший каравай хлеба, крест, лампадка, примятая с одного боку чаша для святых тайн, поломанные свечи и Евангелие. Сильвестр раскрыл промокшее Евангелие и заплакал. На берег вышел уже переодетый в чистое и причёсанный Арефа, подал Сильвестру овальную и глубокую чашу.

— Испей! И не вой, книжку мы твою выправим, еще поживёт. Пей до дна, мой напиток мысли в порядок укладывает.

Монах отложил Евангелие, быстро перекрестился, чашу перекрестил, принял её двумя руками и, заглянув внутрь, прошептал:

— Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь, — и начал сосредоточенно пить. Жидкость текла по подбородку и шее, Сильвестр закрыл глаза, шумно вдыхал носом пряный аромат неведомой хмельной настойки.

Он выпил всё досуха, облизал губы, посидел, отдышался и вернул Арефе чашу:

— Золотая?! — догадался он. — Очень тяжёлая.

— Золотая, — согласился Арефа, — у меня много золотой посуды. Пошли, закусывать будем.

Тут же на берегу, за двумя разлапистыми соснами с отломанными макушками, закрывшими вход в небольшой распадок, расположилась хижина Арефы. Это строение трудно было назвать домом, его жилище врезалось в обрывистый край небольшого овражка, наружу выступала одна бревенчатая стена, с правой стороны которой обозначился низкий вход, а с другой — оконце, затянутое бычьим пузырём.

— Это твой дом?

— Нет, это мой скит, тёплый и уютный. А главное, здесь нет гнуса.

— Почему здесь нет гнуса? — Сильвестр вдруг почувствовал небольшое головокружение и облегчение. — С тобой не может жить гнус?

— Не может, ни черт, ни дьявол, и никакая нечистая сила со мной ужиться не может, и даже мысли дурные со мной не живут. Вот и ты бы не смог.

— Я?! А почему? — удивился Сильвестр.

— Потому что всякая нечисть живёт в ваших головах. А это мне не по карману.

Скит был просторен: у окна — стол и такой же грубый стул, что называется из-под топора, скамья вдоль стены и множество полок на стенах. Напротив входа — очаг из камня, углублённый в глиняную стену, в дальнем углу высокий лежак с толстым слоем сена вместо перины.

Сильвестр оглядел углы, не нашёл икон и перекрестился:

— Помилуй меня, Господи! А что же это, русский человек, у тебя в скиту иконки даже нет, ни Спасителя нашего Иисуса Христа, ни матери его Пресвятой Богородицы? Ни почитаемого в пределах сибирских Николы Угодника Мерликийского?

Арефа усмехнулся, поправил бороду и заметил:

— Ну вот и ожил совсем монашек мой. Уже поучать начал, значит, хмель до правильного места дошёл. Сядь, несчастный, и прежде чем проповедь мне читать, поешь, подкрепись, да вот ещё хмеля отхлебни, а потом ответишь: зачем мне, русскому человеку великого славянского рода, молиться еврейским богам, если я сам в Боге живу?

Но Сильвестр не слушал Арефу, он вдруг увидел посуду на столе:

— Золотая?! — опять удивился Сильвестр, сел за стол и потрогал посуду.

— Золотая, брат, золотая. Ты не волнуйся, поешь: вот лепёшка овсяная, вот медок, здесь недалеко в дупле позаимствовал, а если хочешь молочка, попей козьего, коровы-то у меня нет, а козочка исправная.

— Монахам только скоромное положено, ни молочка, ни мясца нам никак нельзя. Арефа, а откуда у тебя столько золота?! — Сильвестр обвёл взглядом стол. — Тебя же ограбят.

— Нет, не ограбят. Золото это из древних могильников, ты ешь, а я расскажу. Трое их было бугровщиков — грабителей могил, везли награбленное домой, уже по осени, лет эдак двадцать тому назад. Да, видно, повздорили, не поделили чего и не доехали. Третий-то посильнее был, двоих убил, а его, раненого, звери доели. Да знаешь ты всё, сам казачков и крестьян после посевной курганы могильные грабить благословлял. Уже не единого целого не осталось, все могилы племён местных переворошили. Татарин — поганый, идолопоклонник — поганый, а пришёл христианин и, помолясь, могилку древнюю разорил, золотишко выгреб. Вот ты мне объясни, почему татарин поганый? Он же человек, семья у него, свои законы и понятия, а ты его в поганцы записал?

— Некрещёный, потому и поганый, нечистый, а потому и место ему в аду.

— А ты, значит, чистый, крестился и душа уже в рай попала?! Эко как ты лихо распорядился с иными, сразу-таки и «в ад».

— Сразу! — Сильвестр поднял чашу с хмелем, покачал, пробуя на вес. — Тяжёлая.

— А если это дитя некрещёное?

— В ад! — Сильвестр приложился к чаше и сделал несколько глотков, потом нашёл закуски и начал есть.

— А если это человек, который людей спас и себя не пощадил?

— Нет креста — в ад! — Сильвестр утвердительно постучал пальцем по столешнице.

Арефа подсел к столу:

— Ты, Сильвестр, что-то путаешь, ты понимаешь, сколько людей ты сейчас в ад отправил?

— Иисус сказал: «Истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие».

— Понятно, всё просто, если не крестился, то рая тебе не видать, а это значит: ступай в ад на вечные мучения! Эко как вы приспособились: если хочешь в рай, иди под крестовый венец, а получив печать христианскую, ты, вроде, уже и свят. Эко хитро вы паству свою собираете, лукавый вы народ, святые отцы, ох и лукавый.

— А те, кто тысячу, пять тысяч лет назад жили да померли, как с теми, что в курганах лежат?

— В ад!

— Так Христа ещё не было! Ну ладно, а я? Я сегодня христианина спас? А мне куда?

— В ад!

— Вот ты взрослый человек, сан у тебя, грамоту разумеешь, — Арефа задумчиво погладил бороду, — а рассуждаешь как дитя неразумное.

— Христос сказал: «Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное». — Сильвестр поискал по углам икону, не нашёл и перекрестился просто так.

— Человек верует как дитя, человек без веры жить не может. Он верует в любую сказку, которую объяснить не может, потому что не дано ему знать многого. А что вы с этой верой делаете? Волю человека забираете.

— Вера Христова охраняет человека от греха, наставляет на путь истинный. Вера Христова — это лекарство, это противоядие от греха.

— Так почему же ни поп, ни власть, которая по твоим словам «от Бога» не остановили бугровщиков древние могилы грабить? Потому что корысть выше всего. Печать дикости в сердце вашем, потому и потомки ваши презирать будут вас, могилы ваши терзать и храмы жечь. Но невдомёк вам, что ваше презрение к иноверному причина ваших бед. Презирая «поганых», сами погаными стали.

Арефа поставил перед Сильвестром серебряное блюдо с запечённой и укутанной в ревень-лист рыбой.

— Разговоры разговорами, а ты испробуй кухню мою! От рыбки-то, поди, не откажешься. А такую ты не едал никогда, потому как Арефа колдовал над ней со вчерашнего дня, чтобы накормить несчастного утопленника.

— Серебряная, — поскреб ногтем блюдо Сильвестр, — тоже из могилы?

— Из кургана, но я помыл блюдо, не отравишься. Бери рыбку руками и зелень бери, и лепёшку.

— Ты, Сильвестр, говоришь: я раб Божий, а я говорю: я сын Божий.

— Ты говоришь: на всё воля Божья, а я говорю: я Бог своей жизни.

— Ты говоришь: Христа распяли за грехи человеческие, а я говорю: Бога, за которого умирают люди, не существует.

— Ты говоришь: человек рождён во грехе, а я говорю: человек освящен рождением.

— Ты говоришь, кто не крещён, тот проклят, а я говорю: печать не заменит Бога в душе.

— Ты говоришь: бойся Бога, а я говорю: люби Бога.

— Ты говоришь: власть от Бога, а я говорю: власть от денег.

— Вот почему мой путь к Богу без вас.

— Без церкви святой, исповеди, причастия Святых Тайн, без знания Евангелия и пастырского наставления твой путь к Богу будет тернист и неведом. Без опытного поводыря не найти дороги. Сатана поймает гордыню твою, пообещав все блага земные, и уловит душу твою грешную и заберёт в царствие своё поганое на вечные муки. Христос — наша путеводная звезда — есть единственный путь в Царствие Небесное. Молись, раб Божий Арефий, Богу нашему Иисусу Христу, Матушке Пресвятой Богородице, апостолам и святым отцам церкви христовой, проси прощения за грехи свои идопоклонные и проси помощи в стяжании Духа Святого. И молись, молись денно и нощно Богу нашему Иисусу Христу и будут услышаны молитвы твои и благо прибудет с тобою. Аминь.

Разговаривали Арефа с Сильвестром бесплодно, они не слышали друг друга.

— Ну, брат, пора, идти тебе вёрст двадцать, Белый проводит тебя.

Они вышли на берег и вдруг Сильвестр всплеснул руками:

— Евангелие! Я забыл Евангелие! — монах кинулся в скит и скоро вернулся с книгой в руках. — Смотри! Чудо! Чудо свершилось! Высохла, и грязь отпала и следа не оставила! Вот что значит Святая Книга! — Сильвестр неистово перекрестился.

Волк поднялся навстречу монаху и угрожающе клацнул клыками. Сильвестр замер и от страха упал на колени и, обхватив голову руками, уткнулся лбом в землю:

— Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго… — зашептал он.

— Сильвестр, — прервал его Арефа, — сей псалом длинен, ты просто верни, что не твоё, и Белый поведёт тебя самой короткой тропой.

Сильвестр открыл наплечную сумку и вынул золотую подкову.

— Хотел переплавить на крест для богослужения в Чаусской обители, — в его глазах была и мольба и просьба.

Арефа молчал. Белый не шелохнулся и стоял как вкопанный. Сильвестр понял, что жертва храму не состоится, быстро вошёл в скит и повесил подкову над входными дверями. Арефа снисходительно улыбнулся:

— Золото, дорогой Сильвестр, это бич церкви. Лучше бы вы молоко пили и мясо ели, глядишь, и к Богу дорогу нашли. Печать не заменит совести и не поведёт душу тайными тропами.

По берегу речки Йыксу шел величественный Белый волк, за ним следовал худенький монашек, истовый и грешный проповедник веры Христовой иеромонах Сильвестр. Вдруг, будто что вспомнив, монах развернулся, чуть было не упал, встал, широко перекрестил Арефу и поклонился ему до земли.

Арефа улыбнулся и подумал: «Нет, не лицемер и не вор, а дитя глупое, то и спасает его и милует. А сколько алчных попов придёт в Сибирь, то неведомо!»

Арефа приложил руку к груди и поклонился вслед монаху.