Дед Арефа поднялся и сел на краешек жёсткой постели. Он плохо спал, не давал покоя спор с монахом Сильвестром, которого он вчера проводил до Кругликовой деревни, которую и деревней-то назвать нельзя, потому как несколько торопливых пятистенок — это ещё не деревня.

Сильвестр уверенно доказывал, что человек есть пыль в руках Божиих, создание ущербное, как старый кушак, побитый прелой молью. Мол, человек грешен уже тем, что его родила во «гресех матерь его» — вспомнил он слова монаха. Чувство несправедливости и безысходности в самой сути этой мысли долго не давало уснуть Арефе, и польза от ночного бдения была лишь в том, что он проснулся вовремя, наступало время утреннего клёва.

Арефа поднялся с нагретой, чуть скрипнувшей деревянным суставом постели, вышел во двор, огляделся: под лабазом было пусто, значит, Белый волк или загулял или на охоте, а кадушка стояла на месте и заманчиво полнилась мягкой дождевой водой. Дед с азартом и мальчишеской удалью прыснул тяжёлые капли в лицо и на шею, стянул рубаху и ухнулся весь в настоянную темноту бочковой воды, пропахшую прелой сыростью и детством. Потом растёр руками голову и уши, уши особенно, ему казалось, что от этого не только уши загораются алой зарёю, но и мысли. Он энергично утёрся мягкой тряпицей, висевшей тут же на берёзовом сучке, отжал бороду, но протирать её досуха не стал, знал, что она всё равно ещё долго будет орошать неожиданными каплями тёплую грудь.

Светало, но серые сумерки были ещё густы, значит, солнышко где-то там, в темноте уходящей ночи, борется с назойливым потусторонним миром, чтобы зажечь новый день и дать земле новую жизнь.

Арефа ещё с вечера приготовил короткую удочку, безупречную наживку и высокомерный садок для рыбы. Он шагнул на берег, который начинался сразу же за ветвями разлапистых сосен и густым кустарником шиповника. На берегу кострище с таганком, казанок лежал рядом чёрным пузом вверх; немного в стороне от кострища чуть над землёй возвышался Лунный камень, в его плоской ложбинке всегда собиралась утренняя роса, прикрытая несколькими хвоинками, камень был чёрным, как казан, но с проблеском искристого кварца. А над Йыксой распластался редкий слоистый туман, таинственный и смиренный, он висел неподвижно, стыдливо и безысходно прикрывая противоположный берег, будто девица, застанная врасплох.

Арефа наживил крючок, поправил прикреплённый к конскому длинному волосу поплавок из сосновой коры, короткий взмах, лёгкий плюх и умиротворение: дело сделано, рыбалка началась. Дед Арефа удобно уселся на берегу и уставился на неподвижный поплавок. Именно во время этого неторопливого промысла у него обострялось желание погрузиться в потаённые думы.

Но потянул… нет, не ветер, а произошло движение воздуха, совершенно не ощутимое, и если бы всё та же стыдливая вуаль робкого тумана не двинулась вниз по течению, то никто бы и не заметил этого движения воздуха. Арефа оторвал взгляд от поплавка и увидел, как разгорается, светлеет кромка неба, как невидимое ещё солнце уже погнало волну тёплого и свежего утреннего воздуха по всей земле. Заря нагревалась, вот она уже ярко белая, ясная, с видимыми лучами, которые волнуют небо, и вдруг красная полоска да жёлтая, нет, уже золотая полоска солнца, как Золотая рыбка, ударила хвостом по урезу земли и начала увеличиваться волшебно и уверенно. Арефа отложил удочку, встал и поднял руки встреч солнцу!

— Никогда и ничего подобного не сотворить человеку! — прошептал восхищённый Арефа.

Он во все глаза глядел на всё растущую кромку солнца, напоминающую Золотую рыбку, подплывшую к берегу земли, и вдруг удилище под ногами дрогнуло, а корявый поплавок исчез, Арефа схватил удочку, подсёк и потянул к берегу. На крючок попался совсем ещё юный золотистый карасик.

— Масенький ты мой, — прошептал умилённый Арефа, встал на колени, опустил руки в воду и подтянул к себе в ладонь смиренное и покорившееся тельце маленькой рыбки. Не вынимая рук из воды, чтобы не обжечь малыша своей теплотой, бережно освободил крючок и разжал ладонь. Карась не двигался, стоял в ладони под водой и только изредка шевелил хвостиком.

— Ну, давай же, убегай, нагуливай бока, я детков не ем!

И карась услышал деда Арефу и даже, наверное, понял, о чём он говорит, потому что вмиг, ударив по воде хвостиком и подняв пару тяжёлых капель, исчез в глубине.

И тут деда осенило, он откинул удилище, на секунду замер, глянул на солнце, которое уже уверенно обосновалось над землей, и побежал в хижину. Он сел за стол, открыл тетрадь и бережно, но уверенно вывел: «Человек — бог своей жизни!»

Дед откинулся на спинку стула, немного подумал и заскрипел пером:

«Именно! Не раб, не пыль, не игрушка в руках Создателя, а Бог своей жизни! Потому что вне всякого обстояния человек сам творит свою судьбу и складывает свою жизнь из дней, слов и поступков, но каждый день при этом — преодолевая горечь или мёд. Человек по подобию Божию творит свою жизнь каждый день и каждый час, наблюдая великие труды Создателя, сам силится создать прекрасное!»

Арефа бережно, как садок с пойманной рыбой, закрыл свою толстую тетрадь и решил больше не рыбачить, он сегодня уже поймал свою Золотую рыбку, его душа утешилась, а для живота ему хватит и вчерашней каши.