Полюбившаяся речка Болотная, которая омывала величественный Бор с восточной стороны, отличалась топкими берегами и широкой поймой. Йыксу, что с татарского — «тихая вода», — другое дело, она протекала с западной стороны Бора, имела нрав тихий и устойчивый, берег сухой и лесистый, текла она по глубоким логам и падунам и при надобности могла стать водяной или ледяной дорогой до самой большой реки Сибири — бабушки Оби.

Арефа вышел из скита — так он в шутку называл жилище, которое построил на берегу речки Йыксу ещё триста лет назад. Яркое мартовское солнце обозначило чёткие очертания берёз на посиневших от мороза сугробах. Арефа вышел из жилища, плотно притворил громоздкую дверь и вдохнул свежий воздух. Навстречу хозяину поднялся волк, на лапах и морде которого остались капли крови, а чуть в стороне лежала обглоданная голень с копытом.

— Здесь кто-то кого-то сожрал? — спросил Арефа волка, тот исподлобья посмотрел на Арефу и стыдливо отвернул голову.

— Осознаёшь, и это уже хорошо! Ну, пошли за чаем, подрежем цыбик китайского отменного чая.

Сегодня по Сибирскому тракту из далёкой Кяхты шёл чайный обоз. Он уже миновал Зудово, и прикатанная ровным настом дорога вела его дальше через Елбак, Ояш до Умревинского острога. Потом предстояла переправа через Обь, там Чаусский острог, молодая Колывань, и по ровным и долгим Барабинским степям — до самой Москвы и Санкт-Петербурга.

Арефа привязал к тёплым унтам камусовые лыжи и шагнул в лес. Лёгкий мороз, яркое, даже ослепительное солнце, миллионы искринок на снегу и уверенный наст под ногой.

Китайский чай полюбился в России, когда по поручению монгольского правителя Алтын-хана в 1638 году русский посол Василий Старков привез царю Михаилу Фёдоровичу «траву сушёную». В ту пору чай начали пить, как лекарство — от простуды, но более от похмелья, когда в ночь возвращался хозяин «выпимши» домой. После нескольких слов ворчливой жены уже кипел самовар, настаивалась заварка и начинался процесс лечения, с каждым глотком, с каждой чашечкой ароматного чая возвращалась способность возражать жене. Лечение утренним рассолом и похмельная чарка браги всё более становилась уделом людей с умеренным достатком, не способных позволить себе расходы на «высокоблагородный» чайный напиток. Тот самый, который везли с юго-западных холмов Сяньнинского округа до самой Кяхты на верблюдах, потом до Иркутска, где платилась пошлина, превышающая цену самого чая. Впрочем, в России так было всегда. Чай до четверти наполнял царскую казну. После нескольких месяцев небезопасной и очень неровной дороги в десять тысяч вёрст длинный обоз, который делился на сцепки из пяти подвод или саней, прибывал в Москву или Санкт-Петербург — всё едино, очень далеко. Но как благодарность за труды возчикам и охране — хорошая оплата, стол, бублики, самовар и раскрасневшаяся от удовольствия хозяйка.

Арефа выбрался на простор поляны, белый волк сопровождал его, вышагивая рядом. Вдруг крупный заяц-беляк чуть ли не из-под ног кинулся в прозрачный, как туман, берёзовый колок, спрятался под кустом, но скоро решил, что укрытие его ненадёжно, выскочил и притих за толстой берёзой.

— Ну красавец! Нет, ты видел? — спросил Арефа волка. — Каков, а? На дворе капельник, а он толстый, будто и не зимовал.

Но в это время любопытство победило заячий страх, и он выглянул из-за дерева. Его красные глаза удивились, мордочка дёрнула усиками, отчего он подмигнул.

— Ах ты стервец! Ты ещё и смеёшься над нами! Белый, ты посмотри, над нами уже зайцы смеются.

Но волк шёл рядом, размеренно и равнодушно, будто и не видел зайца и трёх косуль, сбившихся плотной группкой чуть в сторонке. Они были прекрасны, грациозны, трусливо перебирали ногами, а маленькие рожки заменяли им короны юных принцесс. Они не убегали, потому что снег, прихваченный солнцем, затвердел ледяной коркой, но проваливался под копытами и не позволял бежать.

— Белый, ты посмотри, какая красота! А пятнышки на спине рассыпаны будто конопушки! Белый! А ты их жрёшь, такую красоту, и не стыдно тебе?

Белый виновато опустил голову, но его выдала сытая слюна, упавшая в снег.

До Сибирского тракта от кельи три версты, но Арефа уже знал, что скоро Сибирский тракт пройдёт восточнее, по правому берегу речки Болотной, дорогу «спрямляли», считай, на двадцать пять вёрст между Ояшем и Проскоково. Началось обустройство тракта по новому участку, и Арефа уже знал точно, что скоро оживут малые деревни Таганай и Чахлово, а на высоком берегу речки Болотная поставят первые дома будущего города, в котором он поселится уже до самого последнего срока.

Они остановились на краю высокого склона, внизу заблестел накатанный полозьями крестьянских саней Сибирский тракт, который иными назывался Чайный путь, потому как кормил много притрактового люда, и не только ямщиков и казачков, нанятых в охрану, но и чаерезов — грабителей и охотников за чаем. Одни, как турнаевские, они все потихому старались воровать, в метель, да пургу. Спрячутся в снег, а как обоз минет, они подкрадутся сзади и подрежут цыбик — плетёный из камыша и обтянутый кожей короб, в котором в цинковой фольге или бумаге упакован чай. А если удача улыбнётся чаерезам, то могут подрезать и два короба, и три, но редко, а потом тикать в лес. Лови их в пургу по сугробам. А они своими тропами, да по логам и падям уже дома, барыш считают. Но прибили старшего у турнаевских, и притихли они. Без атамана боязно. А томские, те в открытую: окружат обозы, а их человек тридцать, а то и полста, и говорят охране и возчикам: «Всё, братки, бегите домой, потому как товар своего хозяина уже нашёл. Не ищите смерти на чужбине». Вот такой разговор. И понятно, им биться нет охоты, потому как всякая драка — это работа. А работать им не с руки, не привычные. Ну а если сопротивление случалось, то убивали, конечно, и тех, и других.

— Белый, сиди здесь и жди меня, — приказал Арефа, из-под горы появилась сцепка из пяти гружёных доверху саней, отставшая от основного обоза. Возница дремал, впрочем, дремали все, и даже замыкающий всю эту сонную процессию вооружённый казачок.

Головная лошадь резко остановилась и испугано захрипела. Возница проснулся.

— А? Шо? Де? — ямщик уставился на Арефу.

— Доброго здоровья.

Но возница увидел белого волка на краю холма.

— Вовк! Билий!

В это время к обозу подъехал проснувшийся казак.

— Чего нада?! — грозно спросили он и поправил папаху.

— Вовк, — указал возница. — Величезний, як кинь, и билий!

Казак скинул с плеча ружьё, но его лошадь заволновалась, пошла крутиться на одном месте.

— Тпру, — натянул узду казак, успокаивая испугавшуюся лошадь.

Волк встал и зевнул, это означало, что он готов и к вызову, и к бою.

— Промахнёшься, а перезарядить не успеешь, тебя порвёт, а лошадью закусит, — остановил стрелка Арефа и махнул Белому.

Белый послушно, но очень не охотно опять уселся, но уже с грозным видом глядел на казачка, мол, «тебя я запомнил».

— Это твой волк? — удивился казак.

— Мой.

— У, чудеса, — хлопнул себя по ноге возница. — Чого тильки ненадивишься. Во сне бабы снятися, а проснёшься — кругом вовки!

— Так, мужик, чего нада? — пытаясь держаться выбранного фасона, опять спросил казак и вновь поправил великую папаху.

— Чайку купить, — Арефа сдёрнул тёплую меховую рукавицу, которая безвольно повисла на тонкой полоске из сыромятной кожи, а в его ладони блеснула золотая монета.

— А другого места для торга не нашёл? — деловито нахмурился казак.

— Да я не торгуюсь, просто жильё моё тут рядом, и без весу мне, цыбик куплю и пошёл своей дорогой. — Арефа протянул монету вознице.

— А ми и тут товар не тримаемо, — принял возница монету и попробовал на зуб. — Вирна, али тоди будь ласкавий, пидризай, — заулыбался возница, намекая на чаерезов и уже посчитав, что увесистая монета значительно большего значения, чем цыбик чая.

Арефа вытянул из ножен похожий на турецкую кривую саблю нож и подал вознице и попросил:

— Ты ти вже сам, милий чоловик, по-хозяйськи, своэю рукою.

— Ну и телёнок, — всё восторгался казак, поглаживая шею беспокойной лошади, — это же как ты его такую зверину приручил? Или ты ихний язык, как мову, бачишь, а можа ты колдун?

— Со зверьём дружу, но не со всеми, — Арефа сдёрнул шапку и обнажил шрамы на голове, — с медведями как-то не складывается. Тварь подлая, никогда не знаешь, чего у него в башке.

— Хорошо он тебя приласкал, чуть голым не оставил, — казак со знанием дела оценил шрамы на затылке Арефы.

— А теперь о главном, — посерьёзнел Арефа. Заночуете вы в Умреве, но прежде пару казачков надо отправить в Чаусский острог, за подмогой. В Амбинской низине вас завтра встречать будет Золотарь — известный разбойник, а с ним полсотни таких же головорезов. Одним вам не справиться, в Умреве казачков мало.

— Золотарь? Так бандит видомий, а я думав вин на каторзи давно, — растерянно почесался кнутом возница.

— Да у нас своих с полсотни сабель будет, и ружья есть! Сами одолеем, казачок собрался уже отъехать.

— Не спеши, — придержал узду Арефа. Это хорошо, что ты смел, но людей пожалей, тем-то терять кроме каторги нечего, людей много погубите, а с Чауса приедут казачки, вы с двух сторон всех разбойников возьмёте и в один цыбик сложите.

— Ну мужик, далеко смотришь, прямо-таки чудак ты человек.

— Ты лучше сам скачи в Чаус, никому не доверяй, много людей спасёшь, и почёт обретёшь. Всё, прощайте, братья, пошёл чай соседям раздавать. У нас чай любят, под самовар, да с крендельками. Будьте здоровы.

Арефа сошёл с дороги, уступая обозам ход.

— Чуэш хлопец, — поинтересовался возница, — а ты никак хохол?

— Е трохи.

— Вот чую я родню. Або билорус?

— И вид того трохи

— Ну не татарин ж?

— Совсем чуточку.

— А зрозумив, ты наш — сибирский! Ну так би и сказав. А украинскою мову знаэш, як хохол клятый. Чудеса.

Мимо поплыл чайный обоз, а когда Арефа присел привязать лыжи, вдруг услышал над головой:

— Слышь, мужик, — нагнулся с лошади казак, придерживая папаху, — а верно, что в Амбе чаерезы будут? Вот мучают меня сомнения, ведь если что, меня братья-казачки на смех поднимут, житья не дадут. Они зубоскалы ещё те.

— Верно, браток, я говорю, так же верно¸ что жена твоя Аксинья с двумя детками дома живого тебя ждёт. А в Умреве скажи, что Арефу встретил, что это он тебя предупредил.

— Ну мужик! Ну силен! — казак глянул на Белого, который всё так же величаво и послушно сидел на вершине косогора. — А волчара у тебя знатный! Я таких сроду не видал. — И казак ударил плёткой по крупу коня, уверенно помчался догонять обоз.

Арефа закрепил цыбик на спине, а когда поднялся на косогор, то ласково потрепал Белому холку:

— Спасибо, брат, помог убедить их, мне бы не поверили, ещё и тумаков бы навесили. А ты просто посидел, посмотрел и убедил. Молодец! Вот что значит быть не серым, а белым волком! Давай, помогай, — Арефа бросил Белому конец верёвки, тот привычно прикусил её, и поехал Арефа на своих широченных лыжах по снежному насту вместе с цыбиком за плечами, полушубком и тяжёлой медвежьей шапкой.

Он вмиг домчался до скита, скинул с плеч ношу, воткнул у входа лыжи и вдруг услышал барабанный бой: под ярким солнцем таял иней на берёзовых ветвях и падал на кожаную обивку цыбика.

— Капельник! Знать теплота скоро! — Арефа подхватил короб и вошёл в тёплый скит.