Дамба
Хан
Вот, я все учу вас учу, да, видно, не впрок. Ну, вот, к примеру: Как Бор, тот, что за Водокачкой, зовется? Загородный, - скажешь, - ан, нет! Это по-сегодняшнему дню он Загородный, а раньнее, в самую дремучую старину, его – Ханским звали, потому как - высилась за речкой Болотной сосна древняя, которую за мощь и особое отношение к ней Ханом звали.
Когда-то, очень давно, на стороне Бора, средь сосен и под защитой двух болот, становился легким станом хан Али – сын Кучума, потомка великого Чингис-хана. Они проезжали мостком над речкой Болотной, спешивались и скоро несколько костров уже дымили под высокими соснами, а походные таганки возвышались над огнем, который с ярым наслаждением облизывал бока черного казана. Закипала ароматная шурпа, служка переливал чай из чаши в чашу, чтобы набрался чай с молоком вкуса ароматного и живительной силы, потом бежал помогать караучи-охранникам хана собирать сухой валежник для ночного костра, а в это время кумыс заботливо остывал в болотнинском роднике в кобыльих турсуках.
Над станом возвышалась только походная юрта хана Али, обтянутая лоснящейся бычьей кожей. Сам молодой хан скоро выходил с распущенными дегтярно черными волосами в атласном мягком, как прикосновение матери, халате, и садился на любезную подушечку под древней сосною. Отдыхал. Смотрел на покойную болотную даль, слушал песню камыша, трогательный пересвист мирных куличков и редкий, скандальный выкрик выпи. Любил Али чистый Бор полный легкого воздуха, запаха смолы перемешанного с полевым разнотравьем. Любил он эти места, этот хвойный бор, тишину и особый воздух, и становился здесь станом всегда, когда судьба распоряжалась идти ему на север.
Но, про ту ли сосну я рассказываю, тут у меня сомнения имеются. Через речку нашу, еще в древние времена, мосток был, а был он, считай, посередь нынешнего пруда, и упиралась дорожка от мостка того в сосну – разлапистую и тоже древнюю, она и ныне на своем месте. Вот я и думаю, что именно то ли дерево Ханом – хозяином Бора звали, а может, и иное. Ведь, когда дамбу поперек реки ладили, молва жила еще, а мосток из-за ненадобности сгнил, потому как по дамбе в Бор сподручнее ходить стало. Так, наверное, имя от одного дерева к другому сместилось. И стали Ханом звать дерево, что на въезде в Бор, как с дамбы сойдешь, у самой развилки. И я теперь толком не помню, потому что, как только пруд появился, все переменилось, будто сдвинулось. Вот, беда, коли памяти нет. И к слову: а я же пытался говорить с ханом Али, да наглый сакча-часовой не пустил. Прогнал меня с угрозами и пикой еще тыкнул, гад, пониже спины. Я же и по-чатски разумел когда-то.
Много лет прошло, я под сосной-Ханом у дамбы сидеть любил, уж очень та сосна красивая, да ладная, да и корона на ней царская. Хорошо там, на горке сидишь, простор наблюдаешь, голову задерешь, так Али делал, а там иголочки в кроне, миллионы иголочек, как судеб людских.
А вот, еще один вопрос тебе, балбесу: А как в древности река Болотная прозывалась? А? Да, откель тебе знать, коль ты про деда своего славного не помнишь? А про прадедов и того больше, даже имен не слыхал, срамота! Откуда тебе древнюю историю помнить, коль ты про себя-то забыл. А река наша Сазсу звалась, что значит по-татарски – болотная река. Первые путешественники по нашим краям случились давно, аж, забыл когда. Я еще молод был и бестолков, как ты сейчас, но, когда про историю моей Родины врали, у меня ума хватало по морде того бить. Так вот, в те давние времена Петр Годунов начертал первые Чертежи всей Сибири, а Семен Ремезов поместил на них реки наши и прочие озера и города. Вот тогда черти эти - чертежники, долго не думая, начертали по-русски, мол, река Болотная, а мне и невдомек проверить!
А почему Водокачка так зовется? А потому что при чатах дамбу не возводили, и пруда еще не было, а потому ему татары имени красивого дать не могли, так и осталась красота наша Водокачкой зваться. И приток-ручеёк, что из Лоханки течет, имя имел, да только я забыл, вроде "малыш" по-русски. Да, точно, Бала – малыш, вот как ручей тот звался. Мусором, поди, теперь завалили, малыша-то - угробили. Весной схожу, проверю.
Бала – малыш – трогательно, и Иня – мама – нежно, и Обь – бабушка – ласково, и Ояш – низина – по месту, и Кунчурук – комарье – по делу, и Ача – горькая - по вкусу, а у нас Лоханка – по форме.
Над простором нашим дерево стоит - хозяин Бора – Хан, под ногами смиренная Сазсу с Малышом-Балу, а в Водокачке вода чистотой знатная. И в этом цветнике райском ты живешь, как бабочка порхаешь, али комариком гудишь, радуешься. А вот за то, что предков не помнишь - это срам тебе и мое неудовольствие.
Вот, я все учу вас учу, да, видно, не впрок. Ну, вот, к примеру: Как Бор, тот, что за Водокачкой, зовется? Загородный, - скажешь, - ан, нет! Это по-сегодняшнему дню он Загородный, а раньнее, в самую дремучую старину, его – Ханским звали, потому как - высилась за речкой Болотной сосна древняя, которую за мощь и особое отношение к ней Ханом звали.
Когда-то, очень давно, на стороне Бора, средь сосен и под защитой двух болот, становился легким станом хан Али – сын Кучума, потомка великого Чингис-хана. Они проезжали мостком над речкой Болотной, спешивались и скоро несколько костров уже дымили под высокими соснами, а походные таганки возвышались над огнем, который с ярым наслаждением облизывал бока черного казана. Закипала ароматная шурпа, служка переливал чай из чаши в чашу, чтобы набрался чай с молоком вкуса ароматного и живительной силы, потом бежал помогать караучи-охранникам хана собирать сухой валежник для ночного костра, а в это время кумыс заботливо остывал в болотнинском роднике в кобыльих турсуках.
Над станом возвышалась только походная юрта хана Али, обтянутая лоснящейся бычьей кожей. Сам молодой хан скоро выходил с распущенными дегтярно черными волосами в атласном мягком, как прикосновение матери, халате, и садился на любезную подушечку под древней сосною. Отдыхал. Смотрел на покойную болотную даль, слушал песню камыша, трогательный пересвист мирных куличков и редкий, скандальный выкрик выпи. Любил Али чистый Бор полный легкого воздуха, запаха смолы перемешанного с полевым разнотравьем. Любил он эти места, этот хвойный бор, тишину и особый воздух, и становился здесь станом всегда, когда судьба распоряжалась идти ему на север.
Но, про ту ли сосну я рассказываю, тут у меня сомнения имеются. Через речку нашу, еще в древние времена, мосток был, а был он, считай, посередь нынешнего пруда, и упиралась дорожка от мостка того в сосну – разлапистую и тоже древнюю, она и ныне на своем месте. Вот я и думаю, что именно то ли дерево Ханом – хозяином Бора звали, а может, и иное. Ведь, когда дамбу поперек реки ладили, молва жила еще, а мосток из-за ненадобности сгнил, потому как по дамбе в Бор сподручнее ходить стало. Так, наверное, имя от одного дерева к другому сместилось. И стали Ханом звать дерево, что на въезде в Бор, как с дамбы сойдешь, у самой развилки. И я теперь толком не помню, потому что, как только пруд появился, все переменилось, будто сдвинулось. Вот, беда, коли памяти нет. И к слову: а я же пытался говорить с ханом Али, да наглый сакча-часовой не пустил. Прогнал меня с угрозами и пикой еще тыкнул, гад, пониже спины. Я же и по-чатски разумел когда-то.
Много лет прошло, я под сосной-Ханом у дамбы сидеть любил, уж очень та сосна красивая, да ладная, да и корона на ней царская. Хорошо там, на горке сидишь, простор наблюдаешь, голову задерешь, так Али делал, а там иголочки в кроне, миллионы иголочек, как судеб людских.
А вот, еще один вопрос тебе, балбесу: А как в древности река Болотная прозывалась? А? Да, откель тебе знать, коль ты про деда своего славного не помнишь? А про прадедов и того больше, даже имен не слыхал, срамота! Откуда тебе древнюю историю помнить, коль ты про себя-то забыл. А река наша Сазсу звалась, что значит по-татарски – болотная река. Первые путешественники по нашим краям случились давно, аж, забыл когда. Я еще молод был и бестолков, как ты сейчас, но, когда про историю моей Родины врали, у меня ума хватало по морде того бить. Так вот, в те давние времена Петр Годунов начертал первые Чертежи всей Сибири, а Семен Ремезов поместил на них реки наши и прочие озера и города. Вот тогда черти эти - чертежники, долго не думая, начертали по-русски, мол, река Болотная, а мне и невдомек проверить!
А почему Водокачка так зовется? А потому что при чатах дамбу не возводили, и пруда еще не было, а потому ему татары имени красивого дать не могли, так и осталась красота наша Водокачкой зваться. И приток-ручеёк, что из Лоханки течет, имя имел, да только я забыл, вроде "малыш" по-русски. Да, точно, Бала – малыш, вот как ручей тот звался. Мусором, поди, теперь завалили, малыша-то - угробили. Весной схожу, проверю.
Бала – малыш – трогательно, и Иня – мама – нежно, и Обь – бабушка – ласково, и Ояш – низина – по месту, и Кунчурук – комарье – по делу, и Ача – горькая - по вкусу, а у нас Лоханка – по форме.
Над простором нашим дерево стоит - хозяин Бора – Хан, под ногами смиренная Сазсу с Малышом-Балу, а в Водокачке вода чистотой знатная. И в этом цветнике райском ты живешь, как бабочка порхаешь, али комариком гудишь, радуешься. А вот за то, что предков не помнишь - это срам тебе и мое неудовольствие.
Дамба
Вот ты думаешь, что я все помню. А я ни чё уже не помню, потому как не один век прожил, всего навидался и помер с удовольствием. Но осталась у меня на земле одна радость - родина моя, говорят, малая, а я не соглашусь, ну какая же она малая, если даже после смерти, я все о ней пекусь, ее только и люблю всею душой своей бессмертной. И сегодня новая история, вот она:Все уже забыли, что до того, как начаться изысканиям Николая Меженинова: где пройти-пролечь железной дороге, а по-прежнему, «чугунке»,- так она в народе называлась, были до того времени изыскания военных топографов Военно-топографического отдела Западно-Сибирского военного округа, основанного еще в 1867году. Откуда знаю? Работал я в ихнем отделе, числился в экспедициях и коновозом, и шурфы копал, а однажды поваром подвизался. Ничё, - хорошо готовил, никто не обгадился за весь изыскательский сезон, а было это в 1870 году. А запомнил, потому что в том году Ленин родился – великий человек, скажу я вам.
И только через двадцать лет поручили Средне-Сибирскую экспедицию возглавить Николаю Павловичу Меженинову. Как бы, по второму кругу пошли. И к нему я попал в экспедицию, как самый опытный и трезвый человек. Был на разных работах, но от поварского дела отказывался, уж очень это хлопотное дело спирт от мужиков прятать. Прошел я вновь по реке Болотной, на этом месте задержались, тут-то и было принято решение ставить железнодорожную станцию, но не в самом селе Болотнинском, а восточнее, как раз - супротив намеченной у реки Болотной дамбы, отколь и запланировали качать воду чистую и в достатке. И площадь впадины и обилие родникового и паводкового водосбора позволяли надеяться на стабильный уровень воды в будущей запруде.
А думаете, кто подсказал? Да, правильно, потому и они не дураки, сразу поняли мысль мою, но мне полегче догадаться было, запруду здесь сделать, потому, как я всякую тут пумпочку помню, бугорок всякий, дерево любое, одно условие сказал – Ханский Бор не трогать, потому, как такой красоты больше нигде нету. И без упрека должок отметить, ни в прежние времена, да и нынче к Бору реликтовому отношение у людей бережное, ни одна рука не поднялась на дерево живое, даже во время войны охраняли лес милицией и следили, чтобы на топку только сухостой, да ветки собирали.
И уже в конце того - девятнадцатого веку началось строительство железной дороги от станции Обь – это теперь Новосибирск-главный до самого Красноярска – везде и сразу. Ох и грохоту было, «движуха», как ноне молодежь говорит.
Уже в 1895 году, почитай, вокзал станции Болотная к завершению шел, а что там за вокзал-то – барак огромный, ну с вензелями на фасаде, башенки, а так - для деревни сойдет. Не понравился мне вокзал, благо через сорок лет его увезли к черту, по брёвнышку раскатали, а на его месте каменный поставили, наконец-то, красоту навели.
А еще до вокзала, на пару лет ранее, затеялись с дамбой через речку Болотную. Вот тогда мне, за особые в исследовательских делах заслуги, поручили пост наблюдателя за работами, в подчинение двух десятников поручили. Стали мы землю возить с двух сторон, по правому берегу, понятно, вон какой бугор высоченный, но не весь пригоден был, поскольку часть склона родниками сочилась. Не поверишь, родник на роднике, струйками из глины вытекают, живые, чистые, как детки малые, и по склону вниз, - к реке, к мамке, значит.
А по левой стороне, стали брать ниже по течению, потому что выше Бор стоял. Десять подвод по левому берегу землю на дамбу возят, десять - по правому. Работы велись, конечно, под приглядом инженеров. А те - молодые, задорные и воспитанные. Это мы, вечно, рты раззявливали, а они нет: все с толком и - по бумажке. Бегают вдоль плотины будущей, колышки велят вбивать, где укажут. Поглядят, померяют в прибор затейливый и опять побежали колышки переставлять и спорят, но интеллигентно, без матюков и мордобоя, но громко.
Вот, мы возим землю: в одном месте грузят, а тут, значит, разгружают, и одна подвода за другой, любо-дорого посмотреть. А подводы все из деревень, роптать мужики начали, мол, лошадей загоним, но я-то знаю, что лукавят. А потом, как получка случилась, посчитали они гроши и с другим настроением работать принялись. Я следил, чтобы лошадь не простаивала, и чтобы не обидели кого, десятников держал в узде, а то - по харе, бывало, врежешь. Кулак-то у меня рабочий, натруженный, пару зубьев сразу выносил. Не крали у рабочего класса, не позволял.
Лошаденку мне выделили, хорошую, смирную. А жара в то лето случилась – просто страсть, какая лютая, невыносимо работать. Уже без сапог, чуть не в исподнем. Обдашь себя водой, ведра два выльешь на голову, охлынёшься и опять в пекло закипать идешь. Но хорошо иное - земляные работы в слякоть делать не с руки, скорбно в грязи возиться. И комар: вот, ни комара, ни мошки, только овод изредка с дуру ударит лошаденку по крупу, та махнет хвостиком, и опять благодать. С того года и возненавидел я жару, а особливо - зной. И думаю, как они там, на югах, живут-маются.
Обед. Бабы, все те же - деревенские или из Болотной - варят тут же на печах из кирпича. Солидно: печи с плитой чугунной. Под навесами от дождя и пекла - столы из плах и скамейки. Обед: по рельсе, как дашь, аж косынки у девок с голов срывает, значицца,- обед. Спиртного - "ни-ни"! У одного ухаря увидел и об рельс бутылем, у того аж слезу вышибло. А я ему: мол, сукин сын, в следующий раз штраф назначу! И все!
А сам я к Хану уходил, к сосне древней, что на взгорке. Подойдешь к дереву, обнимешь ствол необъятный, а кора солнцем и теплом пахнет. Тенек кругом, солнце к обеду на Павинский мост утекает, за лесом не видать его. Сяду, прям на корневище у ствола, огляну простор и стройку великую, и представлю, как плещется огромный пруд, а в нем - рыба всякая, хочешь неводом тяни, а хошь - ведром черпай. И думу думаю: и за что человеку такую благодать Бог дал, а потом вспомнишь жизнь людскую, и, напротив, мыслишь: почему у человеков жизнь такая неустроенная, почему Бог попустил? Но то знать нам не велено. Да, не велено, коль сами дураки.
Закрою глаза, придремлю, и так потом вставать не хочется, так и жил бы здесь, где-нибудь, под корневищем, будто медведь какой. Но пристрелят же, за милую душу пальнут, решат, что оборотень явился.
А больше спорили инженеры из-за уреза, одни говорят, что, мол, мокрый откос надо в пруд вести, а другие, что стену бетонную ставить – дешевле будет, потому как на один метр дамбы надо шесть метров в воду откос отсыпать. А дамбу спроектировали на три метра выше уровня воды, вот и выходило, что отсыпать в сторону воды надо склон восемнадцати метров. Чуть не дрались, но экономнее, конечно, было стену бетонную со стороны воды поставить. Поставили, а лет через тридцать поняли, что выгода была временная, бетон потрескался, волны выбили щели и начали точить дамбу. И взялись щебень на дамбу в ямы возить, и камни кидать начали в воду, чтобы волны резали, да смягчали удары волн, а дамба-то с подветренной стороны, ветра у нас юго-западные, как погонит волну от самого Павинского моста, версты две будет. И к концу пруда огромные крутые волны, будто бычьи лбы с боевым рыком налетали на бетонное препятствие, от удара рассыпались, взметнувшись вверх, а яростный ветер, будто ножом, срезал пенные брызги и перекидывал через дамбу. Какой бетон такое выдержит! Вода – сила страшная.
Русло речки Болотной, почитай, посередь дамбы проходило. Инженеры по плану своему новое русло копать велели, прижать его надо было к правому берегу. А землю лишнюю – всю на дамбу сыпали. Прокопали русло новое, у шандор огромную яму для обустройства водозабора. Сам водозабор камнями заложили, чтобы вода текла, а рыба не попадала в насосы. От водозабора две трубы закопали по двадцать пять сантимов каждая, под дорогой они идут прямиком к насосной станции. Самотеком все течет, в насосную втекает. А там - в желоб бетонный, из которого насосы ее по трем трубам к железной дороге гонят, прямиком в красную водонапорную башню. Что всосать не успевают, обратно в реку Болотную возвращается и все самотеком. Вот как умно сделали.
Потом мост над новым руслом навели, под ним шандоры устроили, рельсы справа и лева, а в их прорезь - плахи, которые и перекрыли воду по новому руслу. Старое-то русло уже дамбой перекрыли, а на новом русле шандоры стенкой встали и наткнулась река наша Болотная, закрутилась, запенилась, да куда денешься, за месяц наполнила полную чашу пруда и поверх шандорных плах водопадом пошла, а там - в кусты да в кочки родные спряталась.
Вот так, голубчик, было: за лето всю дамбу отсыпали, наполнили пруд доверху, построили водокачающую станцию. Паровозы скоро загудели, воды просят, а вода - вот она, сколь хочешь. Казарма с солдатами тут же, у плотины: охраняют водокачку, потому как объект стратегически важный, от него дорога зависит, без нашей воды дорога не повезет, а она ехать должна.
Уехали инженеры и выяснилось, вдруг, что вдовы, да молодки наши - деток ждут! И ведь нарожали! Их так и прозвали - "инженерные дети". А и хорошо! Дети - это всегда хорошо. Распутство - плохо, а дети - хорошо. Вот во всем так: в хорошем есть плохое, а в плохом - хорошее. Вот и разберись ты в этой жизни. Я долго жил, не один век, а ни чо так и не понял – почему Бог попустил, а человек не устроил.
Дед Арефа
Изображения
- Комментарии
Загрузка комментариев...