Его раньше видели, но не замечали. Этот худой, неряшливо одетый и невпопад смеющийся человек сразу получил статус городского сумасшедшего, а вездесущие дворовые дети скоро прозвали его Мишка-кабачок. Не в уме, но безобидный. Он вечно был слегка нетрезв, но не качался, не орал маты, а пребывал в хмелю даже как-то интеллигентно по-философски мудро, будто юродивый – скажет, а ты думай. Наподобие вот этой сентенции:

– Путь-то у нас долгий, а дороги нет…

В июле он вдруг появился с зеленым, слегка изогнутым кабачком. Он тыкал его прохожим, будто шпагою:

– Вам не нужен кабачок? – и плелся сзади, иногда забегал вперед, получал неожиданную плату, а кабачок оставался у него в руках.

– Счастлив, кто отдал, – обещал он расконвоированному прохожему и шел в магазин.

Дни текли знойной чередой, новые потенциальные покупатели шарахались от него, удивлялись неприхотливости предложения и спешили дальше.

Он затаскивал кабачок до непотребного вида, до глубоких царапин и выбоин и тогда коммерческое предложение его звучало менее настойчиво:

– Купите кабачок! Дешево. – И как убедительный аргумент произносил вслед прохожему, – Старое надежнее нового!

Он подходил ко всем без разбору, даже к детям в песочнице, и тогда в торг вступали мамаши и няни, отчего однажды кабачок настиг спину убегающего продавца.

– Злобу рождает жадность! – напутствовал он агрессоров с безопасного расстояния, вытирая поверженный овощ рукавом, потом походил по двору, оглядываясь на злобных мамаш, сосредоточено и со вкусом покурил и с надеждою сунул окурок в мягкую мусорную утробу контейнера.

Пожарные ворвались во двор под вой сирены, сломали дворовой шлагбаум и разбудили столетнюю парализованную старуху, которая от любопытства смогла-таки своим ходом добраться до подоконника. Но после того как стальная струя воды, перевернув контейнера, разметала мусор по всему двору, по балконам и карнизам, жители пожалели, что не справились с вонючим дымом своими силами. Ошалевшие от исполнительного рвения пожарные наконец-то перестали терзать помойку, так же стремительно покинули двор, оставив после себя гнетущую тишину и черное облако выхлопных газов. Однако все понимали, что заявлять на Мишку было бессмысленно, что взять с больного человека! И кабачки начали покупать!

Миша получал с нетерпеливого покупателя деньги и мчался в магазин. Но Миша хоть и слыл не в себе, но дураком не был. Из магазина он возвращался сосредоточенным и со знанием дела устремлялся к мусорным бочкам, находил свой уже не раз проданный кабачок и, изрыгал:

– Не хлебом единым жив человек, – отпивал из маленькой бутылочки, которую звали «мерзавчиком», хмельной жидкости и шел домой. Миша-кабачок был неназойлив, его устраивала одна коммерческая сделка в день.

Но утром торг возобновлялся:

– Вам не нужен кабачок? Почти новый… – и как резолюция к грубому отказу, он высокоумно изрекал, – Мещанство рушит империи!

Так текла умеренная жизнь городского двора, больше похожего на каменный колодец, в котором эхом отдавался каждый звук горя или радости, беспощадной ссоры или воркования голубей.

В тот день Миша-кабачок появился к обеду. Он выволок в надсадном усилии, вдавив в свой впалый живот, большую желтую тыкву. Покатил огромный овощ по асфальту от подъезда, остановился посередь двора и тут же пристал к мимо проходившей женщине, потом к другой:

– Вам не нужен кабачок? Очень нужны деньги…

Люди привычно сторонились, а соседи с любопытством наблюдали из окон новый факт, который очевидно свидетельствовал, что кабачки у Мишки закончились. Дети обступили его, хихикали над Мишкой-дурачком, но только одна девочка заметила, что сегодня Мишка почему-то трезв. Миша вдруг поднял умоляющий взгляд к небу и сказал, не крикнул, а сказал, но так, что его слова проникли через толщу стен:

– Купите кабачок! У меня мама умерла!

Кажется, даже птицы перестали гомониться и ссориться в ветвях липких тополей, наступила, как грозовая туча, страшная тишина. Сердобольные жильцы жидким и прерывающимся ручейком потекли к Мишке, складывали деньги в его прозрачную ладонь, выставленную ковшиком игрушечного экскаватора, а он стоял и улыбался, невпопад и не к месту оправдываясь:

– Мама отошла, болела. – И, как в благодарность, чуть кланялся, – Жизнь – это счастье, но не вечное. А добро вам Бог вернет, за меня, и меня простит.

Тыкву уже утром свез куда-то рачительный дворник, и Мишка-кабачок исчез, будто вместе с матерью увезли его на погост, но более Мишку никто и никогда не видел.

Потекла жизнь дальше, тихая и суровая, но с того дня всем чего-то не стало хватать.