Мой отец Павел Иванович Маринин (1902 – 1967), приехал из Курска, русский. 

Я-то сам помню, как он работал бригадиром комплексной бригады. Это – в пятидесятые годы. А он рассказывал о военном времени, когда он работал председателем. Тогда хозяйства были мелкими, одно из них – Каргаполово. Это на Оби, там была пристань. В 1941 году, осенью на пароходе привезли поволжских немцев…

В своё время отец мне рассказывал: «Вот привезли их измождённых, голодных, потому что везли очень долго. Мне сказали, что их надо разместить и трудоустроить. И вот я поставил одного немца, он немного русский язык знал, Александра Карловича Гольцгаузе, бригадиром на свиноферму и говорю ему: Давай так: ты, зарежь поросёнка и накорми своих людей, а то совсем отощали. Александр Карлович так и сделал». А в то время в каждой деревне были «уполномоченные», которые приглядывали за порядком, и такой каргапольский уполномоченный «стуканул» в НКВД, и отца посадили на два года, за эту свинью.

Я потом, когда уже подрос, знал этого человека, который на отца «настучал»: Потанин его фамилия, а звали, кажется, Гоша… точно не помню, но морда, такая… очень противная морда. Отец отсидел два года в городе. За подобное самоуправство, какое папа совершил, отдав немцам свинью, ему грозило десять лет, потому что всякое воровство или самоволие приравнивалось к предательству Родины, вот почему судили так строго по 58 статье. Вот почему много людей отбывали эту статью, не будучи фактически предателями или антисоветчиками. Кто-то попадал за килограмм пшеницы, кто-то за колоски, но воровство и самоуправство в те годы было искоренено. Люди знали, что наказание будет суровым. Мама рассказывала, что до Новосибирска, где отбывал срок папа, носила передачи пешком, где подъедет, где-как, была ещё молода и легка на ногу.

По прошествии уже многих лет, помню, как на одной из свиноферм бригадиром работал Александр Карлович Гольцгаузе – это именно тот немец, с которым потом мой отец дружил всю жизнь. И однажды, когда я вернулся из армии, то встретил его на улице. Он пригласил в комнату, что-то объяснял своим на немецком, называя фамилию Маринин. Встала бабушка лет под девяносто и говорит: «Гуд-гуд-гуд!», улыбается, слезу старческую со щеки стирает и кланяется мне. Но это было в 1968 году, отца уже год как не было в живых.

Вернувшись из тюрьмы, отец работал бригадиром. Мы ездили с ним по покосам. Характером он был вспыльчивый, эмоциональный человек. Как вскипит, даст нагоняю нерадивому работнику и работа, глядишь, опять наладится. Я, порой, тоже завожусь, видимо, – в отца.

Отцу ходить было тяжело, не мог ступать на раненную ногу, потому он все время ездили на «ходке», это такая плетёная «кошовка», в ней сено. Было жестковато: там же – жерди, плетёная лоза, а колёса-то жёсткие, да – по корневищам и колдобинам, но мне такие поездки были, как праздник. Особенно – зимой: на полозьях не трясёт, на сене мягко, а в тулупе тепло. Приедем куда, где много детей на улице, отец мне говорит:

– Вить, давай сборись с кем-нибудь.

Он гордился моими победами, ведь он научил меня этому – бросать через бедро. Мне тогда было лет пять – шесть.

Отработав своё, папа пошёл на пенсию и последнее время сторожил. Поддерживал нас всех. Мы хорошо жили, потому что дружно. И знали, что будущее зависит только от нас. И когда сегодня я слышу по телевизору рассуждения некоторых людей про Ленина и Сталина – это выглядит смешно и глупо, потому что они не знают правды, а правда была в счастье людей, в их труде и строгости жизни. И еще вот эта какая-то нездоровая обида на прошлое, то раскулаченные, то депортированные – и судят, судят, судят, а отец мой раненный немецким фашистом на фронте, после ранения со всей семьей отправленный в Сибирь по призыву в трудармию, а потом еще и отсидевший в тюрьме за заботу о немцах, а более о их детях, и рыдания из каждого двора, когда похоронка приходила! Кажется, сколько горя они принесли ему, нам всем, но отец был самым счастливым человеком, потому что обиду не держал, не слышал я от него ни единого слова обиды на немцев, у него самый близкий друг и тот немцем был. Почему так? А потому, что мудр был мой отец, жизнь знал, людей любил. И не придумывал прошлое, не изнурял себя злопамятством. Да, университетов не заканчивал, не учился он в университетах, а умом владел великим, человеческим…

И еще о немцах, слишком большое место эти люди занимали в нашей жизни, и не просто занимали, а были частью этой жизни. Я помню, как один немец ходил в нищей одежде, ходил с мешком, попрошайничал. Он заходил в каждую семью, и везде ему подавали кусочек. Мы, дети, этого не понимали и по всей улице бежали за этим человеком и кричали, кто, на что был способен, но чаще почему-то «гутен так». Он не обращал на нас внимания – шёл и шёл своей дорогой.

Прибывшие в 1941 году депортированные немца, а это около двадцати семей, как-то, сразу вписались в трудовую жизнь и люди скоро научились их уважать. Мне было уже двадцать три года, я был бригадиром, у меня помощником по технике работал Кох Яков Степанович. Он в отцы мне годился по возрасту, для меня он был примером, насколько он был трезв и в мыслях, и в делах, честен, добросовестен и тактичен. Мы работали с ним в полном взаимопонимании. Еще в нашей комплексной бригаде работали механизаторами: Баур Фёдор Андреевич и Александр Андреевич, братья Лейманы. А Вельгард Андрей Христианович работал заведующим МТМ (машино-тракторная мастерская). Был такой случай, когда я еще молодой механизатор заехал в мастерскую на ремонт, мне надо было отремонтировать тракторную тележку для ДТ-75, и я её разбирал, хотел выбить промежуточный палец. Я хлестал его до тех пор, пока кувалда ни сломалась. А Андрей Христианович, молча наблюдал за мной в сторонке. Потом, когда я кувалду сломал, он подошёл и говорит:

– Вон там стоит кувалда, на ней ручка металлическая, возьми её. – потом подумал и добавил. – Витя, это делается просто. Ты стопор вывернул?

Я сразу понял, что он наблюдал за мной и думал: «Ну, когда же до него дойдёт?». Мне никогда не забыть этого умного человека. Вот кажется я рассказал пустяк, мелочь, но ведь именно после этого я научился думать, прежде чем кувалду ломать.

Тогда электричество подавали от местного дизеля, и там работали немцы. У них – всё аккуратно, по порядку и вовремя. Утром дали свет, на ночь – отключили, всё без сбоев. Заведующий МТМ, бригадир и главный зоотехник – тоже немцы. Постоянно находясь рядом и работая с ними, хотелось, даже, походить на них. Что у них было на душе и в сознании, я не берусь судить. Но они добросовестно делали своё дело.

А когда в Берлине стену разрушили, люди стали уезжать, мы в хозяйствах почувствовали какой-то голод трудовых ресурсов. Это не значит, что не было умных, знающих и честных среди русских, украинцев или татар – были и есть. Но, мне до сих пор жаль, что наши уже русские немцы уезжали в Германию.