Начну с того, что он меня тупо обманул прямо при приеме на работу и вместо отдельной квартиры, как было положено молодому специалисту, предоставил сначала место в общежитии, а потом девятиметровую комнатку на подселении. О чем он думал тогда? Я ведь имел право сразу же уволиться из-за нарушения условий договора. Специалист я был, вроде бы, востребованный, но незаменимых людей, как тогда было принято говорить, нет. Однако и тому, кто пришел бы на замену мне, тоже жилплощадь подавай. Как Джигирис угадал, что я не уволюсь из-за бытовых проблем, не знаю. Но ведь угадал же. Как дальше развивалась моя квартирная история, я уже рассказывал, не буду повторяться. Но ведь это было только начало нашего противоборства и сотрудничества.

Став еще только мастером участка, я оказался очень строптивым подчиненным. Многое в организации производства в нашем механосборочном цехе я считал не только не соответствующим тому, чему нас учили в институте, но просто поставленным с ног на голову. Я уже не говорю про то, что пили рабочие жутко. Был популярен такой анекдот: «Приходит журналист в цех и спрашивает токаря, сможет ли он так же качественно работать, если стакан водки выпьет. Тот отвечает, что если постарается, то сможет. А если два? Ну, – говорит работяга, – наверное, тоже смогу. Ну а три?! Да что ты пристал-то, – возмущается пролетарий, – видишь же, работаю!».

Пьянство в рабочее время, конечно, было серьезной проблемой, но с ней уже как-то научились бороться: облавы в цехе, жесткий контроль на входе и «вносе», разбор на профсоюзных и партийных собраниях, лишение премий и прочее. Сейчас про такое даже говорить странно: алкоголь стал гораздо доступнее, при этом пьянство на рабочем месте – настоящий анахронизм. Но была проблема серьезнее, хотя так ее тогда никто не воспринимал. Точнее, даже не одна проблема, а как в рекламе шампуня Head & Shoulders, два в одном... Работал цех, прямо скажем, не очень ритмично, зато с завидной ритмичностью в нем меняли начальников цеха: несколько месяцев работает один человек, потом разнос, скандал и перевод в отдел, ставят другого, а через некоторое время та же история, и возвращают предшественника. И так несколько лет. Вдруг Джигирис решил не просто перетасовать старую колоду, а изменить ситуацию коренным образом, назначив начальником цеха меня. Я на это повышение не напрашивался, но и долго не отказывался: у меня был собственный план оптимизации производственного процесса.

Наш цех был разделен на два участка, где работали две бригады сборщиков, которых весь завод буквально ненавидел. Мало того, что тогда декларировали: пролетариат – гегемон, так именно эти представители гегемона в нашем цехе ежемесячно решали судьбу выполнения плана всем заводом. А значит, судьбу всех премий, прогрессивок и прочих выплат, которые существенно влияли на уровень заработка.

И сборщики во всю своим выдающимся положением пользовались. Было две бригады, но особенно всех напрягала бригада Бориса Зайцева. Второй бригадир выглядел гораздо более покладистым: надо в конце месяца ночевать в цехе ради выполнения плана – пожалуйста... А уж Боря Зайцев разводил вокруг штурмовщины в конце месяца целый спектакль – с криками, лозунгами и вызовом директора прямо в цех. И ведь выглядело это, на первый взгляд, даже очень красиво, кинематографически: директор завода предстает перед бьющимся за интересы рабочих бригадиром, принимает его жесткие условия, затем в последние дни месяца стоит с умным видом, как бы наблюдая за очень важным производственным процессом.

Меня это просто возмущало. Я представлял себе все это совершенно иначе и решил привести процесс в соответствие со своими представлениями. Но для этого была нужна полная поддержка Джигириса. Требования мои были очень просты: никаких походов директора в цех, никаких переговоров с бригадирами, дать разрешение на вывод итээровцев в цех для выполнения некоторых работ.

Все нюансы моей схемы излагать бессмысленно – это сейчас вряд ли кому-то может пригодиться. Но тот самый бригадир просто на дыбы встал, когда узнал, что для более ритмичной работы часть операций выполнят сотрудники отделов, которые ради такого случая уйдут в административный отпуск, подработают, но при этом существенно «пощиплют» заработки сборщиков. Так и пришлось поступить. В итоге строптивые сборщики получили не по 450–500 рублей, а по 150. Даже в сумме с приработком итээровцев экономия фонда зарплаты была существенной плюс никаких отгулов за переработки...

Дело дошло до настоящего противостояния и даже скандала. Разбираться со злостным нарушителем прав рабочего класса, то есть со мной, приезжали все, куда пожаловались «обиженные»: комиссия областного совета профсоюзов, корреспондент газеты «Труд» и много кто еще. После того, как я рассказывал суть конфликта, все вопросы у проверяющих отпадали, вот только в газете «Труд» так и не появилась статья о том, что на новосибирском заводе нашли метод борьбы с одной из главных болезней плановой экономики – со штурмовщиной.

А месячный план мы тогда недовыполнили процента на два, кажется. Но любое невыполнение плана – это ЧП. Джигирис, которому впервые за много лет не пришлось торговаться с рабочими и бессмысленно торчать столбом в цехе, просто рвал и метал. Я и сам бываю, мягко говоря, не сдержан на язык с подчиненными, сделавшими что-то не так, но это ни в какое сравнение не идет с тем, как выражались начальники советских времен. Но в тот раз Джигирис перешел все границы. Я не выдержал, ответил почти в том же тоне и написал заявление на увольнение.

Это было окончательное и бесповоротное решение. Вечером упаковал вещи, еще не очень хорошо представляя, где буду работать, а утром пришел на участок попрощаться с коллективом. И тут ко мне подходит главный инженер и, как ни в чем не бывало, спрашивает про планы цеха на день. Я ему говорю, что уволился же, что вчерашнее мое выступление директор не простит никогда... А следом подходит и сам Джигирис, вполне миролюбиво начинает разговор на производственные темы и чуть ли не посмеивается: куда это ты, мол, Юнус, собрался – твое место здесь, на заводе. Говорит, что поддерживает мои действия в цехе, а вчера – извини, – говорит, – погорячился...

Я остался и с новой силой взялся за организационные преобразования. Объединил две бригады в одну, а главным поставил того самого скандального Борю Зайцева, то есть даже повысил его, – бригадир-то он был выдающийся: и сам работал, как зверь, и за подчиненными в оба глаза успевал присматривать, чтобы кто-нибудь не сачковал. Через пару месяцев все вошло в колею: план стали выполнять регулярно, работать гораздо ритмичнее, за счет правильного использования положения о премиях заработки рабочих оказались ненамного меньше прежних. А Джигирис стал бывать в сборочном цехе не чаще, чем во всех остальных.

И такие «качели» в наших отношениях с директором скоро стали привычными. То мы ссорились с ним до того, что я писал заявление на увольнение, а он потом всякими правдами и неправдами заставлял меня эти заявления забирать. Я уже вспоминал, как один раз, когда я уже самым решительным образом настроился уйти с завода, он так настроил мою жену, что она в слезах стала уговаривать меня остаться. И в то же время он то и дело ставил меня другим в пример и двигал по карьерной лестнице. Джигирис сделал меня самым молодым начальником цеха на заводе, а может, и во всем нашем главке.

Мне было всего 28 лет. Правда, к этому времени я уже успел без отрыва от производства получить второе высшее образование в том же Томском политехе, на этот раз экономическое. Это придавало мне уверенности в своих силах как организатору производства. К тому же мне казалось, что я успел доказать свою полезность заводу еще в должности мастера участка. Чуть не с первого дня я, по совету того самого главного технолога, который тщетно зазывал меня в свой отдел, занялся рационализацией и весьма успешно: по итогам года у меня на счету оказалось больше всего рацпредложений.

Мне кажется, у меня всегда была неуемная тяга к техническому творчеству, к поиску нестандартных решений. Помню, как-то в школе на уроке физики нам дали задание принести катушку с нитками для опыта по изучению аэродинамической силы. Сам опыт я пересказывать не буду, он есть и в учебнике, и в Интернете. Дело в том, что я решил блеснуть и принести не просто катушку, а такую, которая всем катушкам катушка. У отца в сарае, который одновременно служил ему мастерской, я нашел солидную текстолитовую катушку с тонкой медной проволокой. Проволоку надо было смотать, но я быстро понял, что вручную это делать очень долго и утомительно. Решение пришло быстро: на берегу реки нашел подходящее дерево, на сучок насадил катушку, а к концу проволоки привязал деревяшку и бросил ее в Майли-Суу. Горная река быстро унесла деревянный поплавок и размотала всю проволоку за несколько минут. Гордый, я притащил свою катушищу в класс, но тут выяснилось, что я плоховато слушал задание: моя тяжелая катушка не очень-то годилась для того опыта, упала со стола и только шуму наделала. Но изобретательность-то я проявил. Это было то ли в шестом, то ли в седьмом классе.

И потом, уже значительно позже, работая на электроламповом заводе между двумя поступлениями в институт, я опять взялся за рационализацию. Меня, начинающего токаря, поставили на простую, но нудную операцию, которая к тому же плохо оплачивалась. Отрезаешь пружину нужного размера, обрабатываешь ее и отрезаешь следующую. Мне показалось, что дело пойдет гораздо быстрее, если обработать длинную заготовку, а потом уже порезать ее на пружины нужного размера. Почему это раньше никому в голову не пришло, я не знаю, а у меня дело пошло. Выработка возросла в четыре раза, и операция эта сразу стала очень выгодной. Вот только меня сразу на другое место переставили, пришлось и там что-то придумывать..

Между прочим, я не только окружающий мир, но и самого себя пытался усовершенствовать. Был еще подростком, лет 14–15, и показалось мне, что прыжки в высоту у меня не очень получаются. Тренироваться особо негде было, и я сам себе соорудил «тренировочную базу»: разровнял на берегу все той же речки песчаную площадку. Взялся прыгать не только в высоту, но и в длину, даже «молот» метать – прикрутил к проволоке солидный такой фланец... Углубляться не буду, но поставленную перед собой задачу выполнил: прыгать стал выше. 150 см, конечно, не мировой рекорд, но, между прочим, сейчас по нормам ГТО для юношей 16–18 лет 135 см – это золотой значок.

Разные технические задачи меня особенно интересовали. И на заводе «Труд» я уже вовсю развернулся. Но и мотив был основательный. За каждое рационализаторское предложение с экономическим эффектом выплачивалось вознаграждение, хоть и небольшое. Но это у меня стало существенной добавкой к окладу в 130 рублей. И, кстати, некоторые из моих рацпредложений до сих пор используются на «Труде».

Джигирис мое техническое творчество, конечно, одобрял, а вот к моим усилиям по улучшению организации производства относился снисходительно, даже с иронией. А над моим вторым высшим образованием посмеивался: зачем оно, – говорит, – тебе, ты и так здесь самый умный.

Шутки шутками, но временами мне казалось, что директор надо мной просто издевается. Один случай мы до сих пор в семье время от времени вспоминаем. Родился наш сын, Эдем. Гордый и счастливый, я собираюсь встречать жену и ребенка из роддома, и тут Михаил Николаевич предлагает мне взять его машину, чтобы привезти их домой. Вот это да! Как сейчас сказали бы, это было очень круто. А дальше пошла полная дичь. Мне уже пора мчаться в роддом, а директор где-то ездит на обещанной мне машине. Мобильных телефонов еще не было, узнать, где он и скоро ли будет, невозможно. Это сейчас можно запросто по телефону или через Интернет вызвать такси, и машина в считанные минуты подъедет. А тогда такси вообще являлось роскошью, а уж вызвать его было почти невозможно: один единственный телефонный номер вечно занят.

Короче, я в полной растерянности: бежать на автобус, так его еще дождись, да и ехать-то неблизко – до горбольницы, а вдруг я только выскочу, и тут директор все-таки подъедет... Ну и подъехал, когда я уже всякую надежду потерял; извиняется, конечно, причем, вполне искренне, объясняет, что не забыл, просто не мог раньше из-за каких-то там дел. В итоге я приехал в роддом часа на два позже, чем обещал. Женя уже изнервничалась вся, сидя с младенцем и с сумками в приемном покое, даже плакала. Конечно, когда я подкатил на черной «Волге», с букетом цветов, это произвело впечатление, но, как говорится в анекдоте, осадочек остался, да еще какой.

Чем больше я размышляю над нашими отношениями с Джигирисом, тем больше нахожу в них сходства с отношениями с моим отцом. Он точно так же, проявляя самую искреннюю любовь ко мне, держал меня в ежовых рукавицах. Как я теперь понимаю, Михаил Николаевич готовил меня себе на смену.

Вспоминаются сразу два анекдота на тему тогдашней кадровой политики. Директор завода говорит своему заместителю:

– Поздравляю, вы делаете невероятные успехи. Всего какой-то год назад вы поступили к нам простым разнорабочим, через два месяца вы стали бригадиром, через месяц – табельщиком, через три месяца – сменным мастером, затем инженером, через месяц уже были заместителем начальника цеха, а еще через два месяца добрались и до начальника цеха, а теперь вы мой первый заместитель. Что вы на это скажете?

– Спасибо, папа!

И второй анекдот. Директор обращается к начальнику отдела кадров:

– Найдите на нашем предприятии человека – молодого, способного, инициативного, который мог бы занять мое место. И как только найдете, сразу же увольте.

Анекдоты вполне правдивые, но не про меня.