— Вербовщица приехала! Вербовщица. Под Москву на торф зовет!

Весной 1941 года над селом Высокое Московской области эта весть пронеслась по избам односельчан. Недалеко от столицы нашего города есть город Шатура. Этот городок окружен живописнейшей природой: кругом сосновые боры, в лесах много ягод, грибов. Воздух настолько свежий, что дух захватывает. Земля там удивительная: мягкая, воздушная. Торфом называется.

 Торф — прекрасное сырье для топлива. И здесь, в Шатуре, была построена мощная электростанция с несколькими огромными, в два обхвата трубами, устремленными ввысь. Эта электростанция освещала почти третью часть Москвы. Работала она на торфе. Вот на эти работы сейчас и агитировала девчат-подростков вербовщица Оксинья.

— Нюрка! Тебя матушка отпускает? — поинтересовалась Маруся.

— Откуда у Нюрки матушка? Она сирота! Ей легче. Мачеха держать не будет, — вмешалась Ольга, — а тебя-то отпускают?

 Маруся теребила в руках кончик пояса:

— Не отпустят, убегом убегу! А ты, Ольга, поедешь?

— Да, я уж с месяц как чемодан собрала, — ответила Ольга и тихо, заговорчески промолвила:

— И вы готовьте вещички свои и, как только вечеря в церкви закончится, — ко мне. Переночуем у нас. На печке места хватит. А ранехонько — к сельсовету, и в путь!

Наутро три подружки: Нюра, Маруся и Ольга, а с ними еще несколько девчат, отправились кто на подводах, а кто пешим по дороге через лес к железнодорожной станции.

***

Всю ночь в окно барака, куда поселили трех подруг, доносился мирный монотонно-успокаивающий рокот трактора. Он тянул за собой бороны по торфяной почве. На душе у Нюры все перемешалось: волнующая радость, тревога, надежды. Отрывками проносилась сельская сиротская жизнь и вопросами всплывало будущее. Что дальше? Ей снилось, что где-то далеко-далеко в селе Высокое, как бы раздался крик петуха, предвещающий рассвет и тут же эхом отозвался в будильнике у бригадирши...

 За хорошую и качественную работу третье звено называлось ударным, а Нюра, Маруся и Ольга стали ударницами. За это на общей сходке сам начальник электростанции лично пожал руку каждой и разрешил целый день отдыхать. (Подруги этим очень гордились, а при случае — подробно всем об этом рассказывали). Мать бригадирши — Авдотья, кухарка при станции, испекла девчатам сладкий пирог в награду.

***

На следующий день как следует выспавшись, девчата отправились в лес. Прозрачное озеро расстилалось перед ними, тысячи мальков шмыгали по мелководью.

 Подруги долго бродили по лесу, наелись ягоды, грибов-сыроежек.

 — Айда домой, — предложила Ольга, — Марусь, где Нюрка?

 Подруги оглянулись — Нюры не было.

 — Нюрка-а-а, а-у-у, — в один голос закричали испуганные девчонки, подставив к губам ладони трубочкой.

 — Чего горланите? — раздался рядом Нюрин голос.

 Подруги раздвинули кусты, за которыми сидела Нюра и, срывая по одной ягоде гоноболя, отправляла в рот.

 — Эх и вкусная! — причмокнула она.

 — Ты чё, Нюр! Гоноболь в народе пьяницей зовут. Окосеешь! — Попробовала поучить Маруся, но руки ее сами потянулись за ягодой.

 Наевшись. Уставшие, они не заметили, как уснули. Ночь навалилась на верхушки деревьев также неожиданно, как и сон на подруг, плавно и мягко коснулась их голов. «Спите — спите», — тихим шелестом прошлось между кустов и плотно прижалось к траве. Все уснуло. Ольгу разбудил хруст сучьев над головами уснувших девчат. Ольга подумала: медведь! Но не испугалась. Она была самая смелая девочка! Пока она соображала, что делать, картина изменилась: Ольга заметила, что их накрывало светлое полотно огромного размера, и что кто-то рядом, за кустами, , старался стащить это покрывало. Она хотела разбудить подруг, но подумала, что те, не поняв в чем дело, начнут громко расспрашивать. Чего доброго, еще испугаются, заорут. Ольга тихо раздвинула кусты: прямо перед ней стоял человек в черном, с помощью веревок стягивал с дерева светлое полотно. «Парашютист», — догадалась Ольга. Но откуда? И почему ночью? Тем временем мужчина быстрыми ловкими движениями сложил парашют, упаковал его в мешок и тут же, у самого носа Ольги, бросил его и нагнулся. (Ольга даже отшатнулась. Как она в этот момент боялась за девчат: что будет, если они проснуться!) Человек в черном стал закапывать свои вещи, загребая руками легкую торфяную почву вместе с прошлогодними листьями, резко выпрямился и быстро зашагал в сторону электростанции. Ольге стало легко на душе, но только на мгновенье. Страх, словно костлявой рукой, еще с большей силой сжал худенькие плечики девчонки. Обхватил горло: а что если он сейчас подожжет все наши штабеля? Чем электростанцию топить будем? Ведь третья часть столицы останется без электричества! Ольга разбудила подруг...

 А когда наступил холодный рассвет, в жизнь детей вошло страшное слово — Война!

***

— Я на войну пойду! — Заявила Ольга бригадирше. — В разведчики...Обязательно того парашютиста найду. Я его по одним ручищам и сапожищам узнаю.

 — Считай, что ты уже на войне, — строго и тихо прервала ее Авдотья, — с сегодняшнего дня электростанцию прятать будем. Эти твои ручищи и сапожищи за ней приходили. Фашисты хотят погасить сердце нашей Родины.

 В первый же день все трубы, что были в два обхвата, сняли с электростанции и сложили в сосенках. С раннего рассвета до позднего заката девчата теперь рубили сосновые ветки, чтобы ими замаскировать две отличительные черты электростанции, о которой знали фрицы: это семь высоких труб, да рядом — озеро. После маскировки, оно стало называться Черным, сравненное с землею, незаметное сверху немецким бомбардировщикам. А пока озеро затягивалось холстами, а девчата бросали и бросали сверху сосновые ветки.

 Черные страшные сапоги все ближе продвигались к Москве. Где-то совсем недалеко гудели моторы самолетов — они шли на восток. Ночью небо расцветало колючими созвездиями разрядов. Лаяли зенитки, доносились тяжелые удары. Снова и снова свистели бомбы, земля вздрагивала и дыбилась черными фонтанами. Фашисты искали нашу электростанцию, чтобы разбить ее в клочья, чтобы потушить Москву.

 Это продолжалось довольно долго. Но однажды вечером к девчатам подошла взволнованная Авдотья.

 — Так, девоньки, собирайте свои чемоданы. Сегодня получите расчет, и завтра поутру езжайте домой. Оставаться здесь стало опасно.

 На слезы и просьбы остаться, она никак не прореагировала.

***

На рассвете Нюра, Маруся и Ольга покинули свое насиженное место.

 — Знаете что, девчата, я вам скажу. Я домой не пойду. Я на войну пойду. Москву защищать. — Маруся эти слова сказала так уверенно, так решительно, что Нюра с Ольгой поняли, — отговаривать ее бесполезно.

 Все-таки Ольга попыталась:

 — Ты знаешь, как там страшно! Там офицеры не знают, что делать, а тебя там в раз раздавят. Да и что родители скажут!

 — Сказала, на войну пойду, значит — пойду. Я бесстрашная.

 Нюра и Ольга в оцепенении, немо смотрели вслед быстро удаляющейся Марусе.

 И в ту же секунду чудовищный удар расколол воздух, тугая волна смела девчат на землю. Наверху послышался свист, перешел в замораживающий душу вой. И снова тяжелый грохот вдавил их в землю. В небе проносились каруселью немецкие самолеты. Темная большая масса, свистя, пролетела над ними и, ударившись недалеко от них, рассыпалась. Постепенно все стало стихать.

 Нюра с Ольгой приподнялись. Перед ними все было другим, совсем другим миром. Не было ни деревьев, ни дороги. А на том месте, где только что была Маруся, дымилась яма. На ее краю, скорчившись, уцелела березка, а на ней...Описанию этому ужасу нет слов в русском языке.

 Все вокруг онемело. Все утонуло в серой краске, и лишь березка плакала кровавыми слезами, и свисали с нее, покачиваясь, Марусины длинные косы, перевязанные зелеными ленточками.

 Нюра с Ольгой, отупев, не сговариваясь, пошли по той дороге, где только что шагала Маруся. Они шли молча, с одной только мыслью: отомстить за подругу. А впереди, где-то в небе они видели яркую путеводную звезду.

 Желание Ольги исполнилось: она действительно стала разведчицей. Густые длинные волосы Ольги отрезали, и, став теперь короткими, они торчали под «ежик». Маленькая, юркая, она походила на настоящего мальчугана. В качестве «мальчугана-разведчика» ей удавалось приносить ценную информацию. Но однажды она не вернулась. Позже рассказывали, что она, как Иван Сусанин, завела отряд гитлеровцев в болотистые места, где, видимо, и сама обрела покой.

 Осталась одна я — Нюра.

***

Мне посчастливилось дольше моих подруг защищать Родину. Я ухаживала за ранеными, перевязывала, как только могла скрадывала их боль.

 Но однажды поздней осенью наша медсанчасть попала под обстрел. Вой бомб нарастал, ввинчивался в уши, тело, мозг, а потом громом лопнул. Под ним словно раскололись земля и весь мир. Меня волной бросило в канаву. Бомбежка кончилась. Казалось, что вокруг не в кого было стрелять.

 Я лежала в канаве, едва соображая, что еще жива, но шевельнуться не могла: все тело словно онемело. Скрытое облаками солнце село. Небо затянули стремительно летящие рваные облака, поднялся порывистый ветер, стало холодно. В лицо ударили гулкие шлепки начинающего дождя. Удары капель участились, вскоре по всему телу забарабанил затяжной осенний дождь. В канаву стекала струйками вода, наполняла углубление. Я оказалась в холодной луже. Все тело обжигали ледяные струйки.

 — Господи, пошли Архангела моего Михаила. Помоги мне, спаси от огня, от меча, от напрасной смерти, от великого зла, — твердили и твердили мои губы, и я потеряла сознание.

 — Слышь, браток! живой? — раздался надо мной спасительный голос.

 Сильные руки вынесли меня из лужи. Осторожно положили на бугре под кустом.

 — Переночуем здесь. Утром к нашим переберемся. Ты только, браток, держись. Вдвоем нам будет теплее.

 У бойца была плащ-палатка, мы прижались друг к другу спинами, накрылись ей. От большого сильного тела соседа шло тепло. Но я все равно тряслась в ознобе.

 — Тебя как зовут — то, браток? — Спросил спаситель.

 — Ню-ю-рка.

 Он быстро вскочил.

 — Девка? — Он всю меня укутал палаткой.

 Я немного согрелась и задремала. Очнулась в санчасти. Надо мною улыбался тот боец, мой спаситель.

 — Слава Богу, очнулась. Значит, жить будешь. Ну, прощай, Нюра. Мне надо фрицев добить. Может свидемся. На вот, возьми мою медаль — сохрани. Очень боюсь оборонить в бою. А я приду за ней. Я найду тебя.

 Я долго шевелила губами, хотела много сказать, но получился только вопрос:

 — За что медаль?

 — На фронте все герои. Каждый день — подвиг.

 — Тебя как зовут? — снова чуть слышно спросила я.

 — Михаил, — он улыбнулся мне в последний раз и исчез.

 Я долго пролежала в госпитале. На фронт меня больше не пустили. Сейчас мне — девяноста два. Всю жизнь я жду своего спасителя Михаила. И кажется мне, что он наградил этой медалью всех нас: Марусю, Ольгу и меня.

 Потому что правильно он сказал, что каждый день, проведенный на защите своего Отечества — есть Подвиг!

(Памяти моей мамы — Колосовой Анны Антоновны, — посвящаю).