Если посмотреть на посёлок с высоты птичьего полета, то видно около домов огромные воронки заполненные водой, как будто от взрывов бомб. - Это котлованы, в которых местная ребятня, да и взрослые, купались, здесь же брали воду для полива в огороде, поили скотину.

Котлованы рыли с помощью бульдозеров «С-80», до 2,5 метров в глубину и диаметром от 30 до 100 метров. Самые большие были около школы и на «большой поляне», последний находился в полутора километров от деревни и служил для водопоя деревенского стада во время летней пастьбы.

Семья моя была большая, зарплата у лесников очень низкая. Чтобы как-то выживать, в течение нескольких лет нанимались пасти деревенский скот, собирали и сдавали ягоды – клюкву, бруснику, калину, грибы белянки. Заготавливали ёлки на новогодние праздники, тальниковую и еловую кору, которую использовали в промышленности для дубления кожи. Помогать отцу заготавливать ёлки начинали в начале ноября, выбирали самые лучшие, высотой от полутора до четырёх метров. Аккуратно складывали в штабеля на месте порубок. В декабре вывозили на санях к дому. В некоторые годы приезжало до ста машин, в основном из Новосибирска. План заготовки доходил до двух тысяч штук, платили леснику по 12-15 копеек за штуку, а лесхоз продавал уже по 1,5-2,5 рубля.

Тяжелее приходилось при заготовке коры, хотя это была уже более выгодная работа. В день можно было заработать более десяти рублей, при зарплате лесника в месяц в 54 рубля. Кору драли в июне месяце, а это – тучи комаров, жара. В посёлке многие занимались этим промыслом, сдавали кору в Пихтовский лесхоз, хотя с каждым годом приходилось работать всё дальше и дальше от деревни, подходящего тальника ближе уже не было.

 Найти хорошего пастуха – большая проблема для любой деревни. Надо до 5 часов утра встать и до позднего вечера быть в лесу, где тучи гнуса. Скотина не стоит, разбегается, а пастух отвечает за каждую голову. Мне не пришлось пасти, а старшим братьям доставалось. В общем, счастливого детства, как сейчас о нём говорят, мы не видели. Тяжёлый, изнуряющий, непосильный труд – так в основном жило большинство деревенских детей. «Лето» в деревне начиналось рано, сначала заготовка дров в марте, потом огород; начиная с июля и, считай, весь сентябрь – покос. Косили литовками, убирали ручными граблями, потом надо было сделать копны, достать где-то лошадь и сметать стог. Да и косить негде – только на вырубах или в болоте – все вокруг совхозное, не тронь. Литовку в руки деревенские дети брать начинали рано, в девять лет я вовсю уже косил своей «пятёрочкой». Про себя мы молились, «хоть бы пошёл дождь, чтобы завтра не на покос». – Настолько было трудно.

Жил в деревне один умелец – дед Фофанов. Как попал и почему в посёлок – не знаю, но точно помню, что прибыл он с Европейской части СССР. Он хорошо разбирался в «железках», имел небольшую кузнецу, мог отремонтировать и конные грабли, и косилку. От народа не было отбоя. Первым в деревне сделал косилку, используя двигатель «ЗИД», что уменьшало нагрузку на лошадь – она только таскала косилку, а вращал мотовило двигатель. Стали люди просить скосить покос, соглашался с отработкой. Помню, один день косил нам, неделю мы вчетвером убирали ему сено. А куда было деваться?

Скоро приехала милиция с вопросами «Где взял мотор?», «Где документы на двигатель?» Косилку изъяли. В общем, в те годы работать можно было только руками, чтобы времени ни на что больше не оставалось, чтобы не лезли «глупые мысли» в голову. Пришла ночь – упал без чувств до утра.

Зимой расчищали самые большие котлованы от снега и катались кто на коньках, а кто и на валенках. С более крутых берегов сооружали трамплин, съезжали на лыжах. Детей в семьях много, избы маленькие, поэтому с утра до позднего вечера все на улице либо играли, либо помогали родителям по хозяйству. Отрежешь, бывало, толстый кусок белого, с хрустящей корочкой хлеба, густо намажешь сливочным маслом, посыплешь сахаром и айда бегать, пока тебя «не загнали». Рямовская пекарня была известна на всю округу. Хлеб выпекали в двух больших русских печах, на берёзовых дровах, тесто замешивали руками, булки получались от 1,2 до 1,5 килограмма. Ехали люди в поселок и из Пихтовки и из других деревень, которых было достаточно много, за хлебом, который продавали не булками, а на вес. А булочки! – Кажется, не было ничего вкуснее их. Пока донесешь их в ящике от пекарни до школы, а это метров 300, слюнями изойдешь.

Но так было не всегда. В конце пятидесятых – начале шестидесятых годов, наверное, как и по всей стране, хлеб был чёрный, с отрубями, и продавали его по количеству едоков в семье. Помню, как мать собирала масло, яйца, шерсть для сдачи налога. Из разговоров старших мы, мальчишки, никак не могли понять, как можно было с одной овцы сдать полторы шкуры? В деревне знали, когда приедут сборщики налогов, уводили заранее скотину в лес, там привязывали и ждали, пока они не покидали деревню. Держать можно было одну корову, одного подростка, с каждой свиньи шкуру надо было сдать. Чтобы прокормить большие семьи, родителям приходилось идти на хитрости. В деревне не в каждой семье держали скот, птицу, а налог – для всех, поэтому приходилось соседям обмениваться (яйца на масло и другое). И только со второй половины 60-ых годов жить стало легче.

Детей в школе было много, в 60-ые годы доходило до двухсот пятидесяти. Учились в две смены. При школе была неплохая библиотека и столярная мастерская. Классы были заполнены до предела. Бывало, ребенку не хватало нескольких дней до 7 лет, и его не брали в первый класс.

Учителя в школе были ещё «сталинской закалки», пресекали жёстко все нарушения, наказывали сами, вызывали родителей, а те всегда принимали сторону учителя. Одним из таких учителей, запомнившихся мне на всю жизнь, была Софья Игнатьевна, которая, по сути, переделала меня-левшу в праворукого. Писать можно было только правой рукой. Возьмёшь перо в левую руку, только начнёшь писать, получишь указкой по пальцам – больно, до крови. А, в общем, в школе жили весело – ходили в походы, проводили пионерские праздники, тушили лесные пожары, помогали нуждающимся.

 Была у нас такая традиция в школе – закреплять наставников из лучших учеников за неуспевающими. Закрепили меня в четвертом классе за таким школьником – Петькой Ломаковым. Жили они на «Участке» в шестиквартирном бараке. Жили ну очень бедно, мать – Ольга Ивановна, - работала на пути. Был с ней какой-то мужик, который, как обычно, пил и гонял. Так вот, пришёл я как-то, раз к ним домой. В квартире – полный беспорядок, полно мусора. Первым делом заставил навести порядок. Быстро открыв половицу, Петька начал весь мусор сметать в подполье, где что-то с писком пробежало. «Да это свиньи у нас там живут, стайки-то нет», - пояснил Петька.

На столе, в куче разбросанных книг и тетрадей, лежали остатки радиоприёмника. На вопрос «Зачем разобрал?» он ответил: «Да, понимаешь, искал, кто там разговаривает». Петька вообще был интересный парень. Однажды решил сунуть палец змее (у нас водились только гадюки) в рот, посмотреть, что будет. Когда он вернулся через полторы недели из Пихтовской больницы, сказал, что хочет ещё, - там хорошо кормят!

В году, эдак, 68-ом, случилась страшная беда. В ночь перед Рождеством Христовым школа полностью сгорела, спасти удалось немногое, настолько сильный был пожар. Здание сухое, из кедра, где много бумаги, книг, дерева, - очень быстро всё вспыхнуло. Куски шифера летели до 100 метров и с грохотом ударялись о крыши соседних домов. Зарево от пожара было видно во всех уголках деревни. Причина пожара – печи, которые согревали здание школы. Уголёк выпал, дрова, находящиеся около печи, воспламенились, и случился сильнейший пожар. Почти два учебных года дети ютились в двух бараках, где комнаты были по 3 – 4 квадратных метра. Здание новой школы построили местные жители – рабочие посёлка, - довольно быстро, добротно. Учебные и наглядные пособия, мебель прислали из области как для средней школы.

Детей, которые хотели получить среднее образование, возили в Пихтовку, где было две средние школы – в центре Пихтовки и в посёлке Северный. Жили там кто в интернате, кто на квартире. В понедельник уезжали, в субботу возвращались домой. Мотовоз с пассажирами отправлялся в 18.15 вечера. Бывало, иногда опаздывали, и тогда приходилось возвращаться в деревню пешком, по шпалам 18 километров.

К концу 60-ых годов число учеников стало меньше. Все, кто мог, уже родили, молодые уезжали в город. В 1975 году, когда я начал работать учителем физической культуры, а с января 1979 года – исполняющим обязанности директора, в школе было не более 70 детей.

В 1979 году Рямовская восьмилетняя школа закончила свою деятельность, хотя в посёлке оставалось еще 17 детей, подлежащих обучению. Народ стал быстро, но с большой неохотой, уезжать из деревни, надо было учить детей.

 В пятидесятые годы в поселке было своя электростанция дизель-генератор, свет горел с 6 утра до 12 часов ночи. Мощности станции хватало только на освещение помещений. Количество лампочек их мощность строго ограничивалась. Использование любых электроприборов запрещалось, да, в общем-то, их и не было.

Молодёжи в посёлке было очень много, был хороший, просторный клуб, а свет – всего до 12 ночи. Проблему, особенно в праздники, старались решить, подпаивая моториста электростанции, он засыпал, и дизель-генератор работал до утра. В 1967 году в Рямовом построили ЛЭП, столбы местами стояли вдоль узкоколейки. ЛЭП была резервная на Атуз-Александровка-Пономаревка и проходила в трёх километрах от посёлка. Когда протянули ЛЭП до посёлка, проблема со светом решилась. Теперь можно было купить телевизор или даже холодильник, но это была непозволительная роскошь. Был в деревне один трудолюбивый молодой мужик, работал он на лесовозе, и было у него уже четверо детей. Так он купил телевизор. Стоил он по тем временам очень дорого – четыре месячных зарплаты, показывал одну программу, да и то с большой «рябью». Особенно зимой, когда работы поменьше, собирались соседские ребятишки, усаживались на полу около телевизора и с открытыми ртами всматривались в голубой экран. Где-то после девяти подтягивались взрослые. Хотя антенна была высотой примерно 45 метров, показывал телевизор только в ясную морозную погоду. И даже это было для всех огромным удовольствием.

Всем хороша была деревня – и кормила, и давала небольшой доход от ягод, грибов, орех, добычи зверей и птиц. Жаль, не было только реки. Поэтому, как только достроили узкоколейку до реки Шегарка, добавилась еще и прекрасная рыбалка. Рыбы было много, река чистая, «необловленная». По возможности, мальчишки ездили на рыбалку. Готовиться к ней надо было с вечера, так как в семь утра рабочие уезжали на работу по узкоколейке на мотовозе, летом – в «коробках» - это были оборудованные, с крышей и лавками платформы, зимой - в вагонах с железными печками «буржуйками». Мотовозы - локомотивы с двигателями внутреннего сгорания мощностью менее 100 лошадиных сил с механической передачей мощности. Мотовозы МУЗ-4Д имели сцепной вес 8,4 тонн, максимальная скорость достигала 22 км/ч. В 80-ых годах появились тепловозы - локомотивы с двигателями внутреннего сгорания мощностью более 100 лошадиных сил, с механической, гидравлической или электрической передачей мощности.

Обычно в вагоне было жарко и очень накурено, дым от самокруток был повсюду. Печка раскалена докрасна, рабочие сидели на лавках, свободного места не было. В то утро Иван был ещё не совсем трезвым. Обычно так бывало, пока доедет до работы – проспится, поэтому он прилёг на пол между лавками и заснул. Работали в ту зиму всего-то в пяти километрах от посёлка, поэтому и брали всё с собой: бензин в восьмилитровых канистрах, бензопилы, цепи, топоры, чекеря (это такие тросы для зацепления деревьев). Вот эти-то чекеря и стали главной причиной гибели Мартынова Ивана, жившего напротив нас метров в двухстах. Мужики решили подшутить и обмотали ноги спящего тросами. – Проснётся, а как встать? Смешно!... На одном из поворотов вагон качнулся, бензин из канистры, а закрывались они просто, негерметично, попал на раскалённую печь. Кто-то из рабочих быстро открыл дверь вагона, и все на ходу (мотовоз ехал быстро) начали прыгать в глубокий снег. Иван проснулся, когда вагон охватило пламя, дышать было нечем. Это был здоровый, крупный мужчина, женатый, имел двоих детей-школьников. Спутанные ноги не позволили продвинуться к двери. После этого случая, хотя и не нашли виновных, все инструменты, топливо стали перевозить на отдельной платформе. Недаром говорится, что «все правила и законы написаны кровью».

Антон – так в деревне его все звали – прежде чем попал в посёлок, прожил страшный отрезок своей жизни. Будучи 16-летним подростком, проживал на Украине, в период оккупации был угнан на работу в Германию. Про эти мучительные годы старался не вспоминать. После Победы – попал в Сибирь, тогда сильно не разбирались, сам поехал в Германию или тебя насильно увезли. Интересно, что со своей будущей женой он, находясь в работниках, познакомился там же в Германии. Вместе они и попали в Рямовое. Жену в деревне звали Люба – «хохлуша», всю жизнь проработала она почтальоном. Все её уважали, ждали в каждом доме. Газеты, журналы, письма от близких, а также все деревенские новости – всё это несла по посёлку Люба – «хохлуша».

Антон был невысокого роста, крепко сбитый мужчина, всю жизнь с техникой. Работал на мотовозе – возил рабочих, лес-кругляк. Очень любил рыбалку. Построенная на берегу реки Шегарки «Антоновская избушка» ещё долгое время спасала рыбаков и охотников от непогоды, давала ночлег. Было, едет Антон в лес с «порожняком» (так называли сцепы платформ без леса), остановится в двух-трёх местах, кинет петли, а на обратном пути снимет три-четыре зайца.

Ездить на работу приходилось все дальше и дальше от посёлка – сначала до реки Икса, а позже – и вдоль правого берега Иксы на 20 километров, до «Шанхая».

Большие нагрузки, особенно с появлением тяжёлых тепловозов, заставляли руководство участка затрачивать много трудовых ресурсов на ремонт путей. Доходило до того, что снимали бригады с лесозаготовок для ремонта путей или прокладки новых «усов» - участков линии к делянам от 3 до 7 километров. Большую помощь в ремонте узкоколейки приносили подростки. Уже в 14 лет можно было устроиться на летний период, между учёбой, на работу путейцем первого разряда. Работа на линии была очень тяжёлой. Очень много гнуса: комар, мошка, слепень, жара больше тридцати градусов.… Укладывали бывшие в употреблении шпалы, привезённые с широкой колеи. Хорошо, если попадётся не из лиственницы, иначе – поднять их и нести по бурелому было нереально. От криозотной пропитки шпал слезала кожа на лице и руках. На каждого давалась норма, и её надо было выполнить. Это была вынужденная необходимость, так как надо было помочь семье, купить обувь и одежду к школе.

В обеденный перерыв, в жаркие дни, разгоняли вагонетку и до речки. В то лето наша молодёжная бригада, а нас было четырнадцать подростков и двое наставников, работали на 35-ом километре узкоколейки, - это всего два километра от реки. Мы успевали быстро пообедать и искупаться. Но в один из дней всё пошло как-то не так. С утра было очень много комаров, защищаться нечем, ведь средств от гнуса практически не было. Толя, так звали подростка, отошёл метров на сто от линии и, чтобы совсем не «съели» комары, развёл небольшой костерок – «дымокур», потом вроде бы затушил. Лето было сухое, жаркое, июль. Пока мы съездили до речки и обратно, тайга уже вовсю горела. После двух недель безуспешной борьбы с огнём пошли дожди.

Ольга Ивановна, мать Петьки, - женщина довольно крупная, широкая, подслеповатая. Всю взрослую жизнь работала на путях узкоколейки, помогала нам – подросткам осваивать профессию путейца: забивать костыли, работать с домкратом, рихтовать линию. В силу своих природных особенностей, невысокого интеллекта, отсутствия образования, образа жизни, часто являлась объектом шуток и насмешек со стороны, работающей с ней молодёжи. Был такой случай. Летом едем с работы на мотовозе в коробке. Нас ждёт получка! Ольга, прислонившись, задремала. Обычно, растолкав всех, Ольга Ивановна – первая у кассы. А тут кто-то из молодёжи прибил гвоздём к лавке её свисающий рабочий костюм. Проснулась, а подняться не может. Взяв огромную палку, долго гонялась она по перрону за обидчиками. Зная её жесткий нрав, все быстро разбежались, виноват – не виноват, могло попасть каждому!

В первые годы существования посёлка лес валили, считай, рядом. Сначала пилили лучками, потом появились бензопилы «Дружба» Надёжность пилы была высокая, простая конструкция пилы и её хорошая изученность в сочетании с невысокой для мощной пилы ценой и большой производительностью пиления обусловливают популярность «Дружбы» и в настоящее время. К достоинствам пилы также следует отнести высокое расположение рукояток относительно плоскости реза, что позволяет оператору работать стоя в удобной позе (работа с современными пилами при валке деревьев производится в положении оператора на коленях или согнутым). В конце 70-ых годов на лесозаготовках стали использовать бензиновые пилы «Урал», которые были более мощные и меньше весили.

К месту погрузки в 50-ые годы лес, до 4 метров длиной, свозили с помощью лошадей. В посёлке была большая конюшня, в которой доходило до 200 лошадей. В 60-ые годы появились первые трелёвочные трактора ТДТ-40, незаменимые на тот момент, дизельные, с мощным двигателем, обеспечивающим великолепную проходимость по сложным участкам местности. Лошадей стали использовать только для пахоты огородов, количество их уменьшалось, и в 80-ые годы оставшиеся 15-20 голов перегнали в Пихтовку. В 70-ые годы перешли на ТДТ-55 — гусеничный трелёвочный трактор, предназначенный для вывозки среднего и крупного леса. Этот трактор был лучше приспособлен для работы в сложных лесных условиях, зарекомендовал себя как неприхотливый в эксплуатации и ремонтопригодный практически в любых условиях.

С появлением тракторов и бензопил объём лесозаготовок резко вырос. В начале 70-ых годовой план по заготовке деловой древесины доходил до 60 тысяч кубометров. Помню, как руководство участком устраивало аврал в конце года, отправляя всех, кто мог держать топор, чтобы выполнить план и получить премиальные.

Запасы деловой древесины сокращались, к месту работы добирались более трёх часов. В конце 70-ых годов рабочим посёлка Рямовое приходилось работать вахтовым методом. Был построен мост через реку Икса и жилые бараки на 30-40 человек.

 В конце ноября 1972 года, до армии, решил поработать на лесозаготовках. Взяли приёмщиком леса по третьему разряду (десятником). Работа была в общем «непыльная», но очень ответственная, ведь от того, сколько кубов насчитаю, зависела заработная плата бригады. Получали деньги с выработки, а не почасовой. В шесть утра – подъём, в семь – на мотовозе, в вагоне с жарко натопленной буржуйкой, до Иксы. Если не было в пути аварий, то к 9 утра пребывали на место работы. Аварии иногда были: слетит тележка вагона с линии, а то и обе. Приятного мало. В первые годы существования посёлка опыта у мотоводителей «как поставить на рельсы упавший вагон или платформу» было мало. Потом научились: подкладут рубки (рельсы длиной до полутора метра) под колесо тележки и потихоньку затягивают. Многое здесь зависело от умения и сноровки «главного», - так называли помощника водителя мотовоза.

Светало зимой поздно. По прибытию двигатели тракторов уже были заведены, этим занимался сторож, который назначался из опытного тракториста. Он разогревал воду в бочке, заливал кипяток в радиаторы и заводил двигатели тракторов. Одновременно в лесу работало до 7-8 бригад. Бригада состояла из вальщика, он и был бригадиром, толкача – рабочего, который длинной жердью с железной вилкой на конце, помогал валить дерево в нужном направлении. Также в бригаду входило по 3-4 сучкоруба, это были люди более слабого здоровья, часто женщины, или отстраненные за прогулы или пьянку трактористы, вальщики и другие рабочие. К каждой бригаде был прикреплен трактор с трактористом и помощником – чекеровщиком. Бывало, не выйдет на работу вальщик - бригада стоит, не работает. От узкоколейной линии до пасеки, места, где валили лес, расстояние было от 300 метров до 3 километров. Моя задача – встретить груженый трактор и заточковать древесину. Делалось это с помощью мерной линейки – вилки и специальной сортиментной таблицы. В широком понимании, «точковка (точкование) леса» – это обмер кругляка для определения объёма древесины. За один раз трактор ТДТ-40 (мы его называли «сороковка») мог трелевать до десяти кубов, а кедрача – и того больше. Это зависело от тракториста и в большей степени - от чекеровщика, их желания заработать больше, ведь, как они говорили, «не зря же комаров в лесу кормить!»

В первые недели работы не выпускал вилку из рук, пока не «набил глаз», то есть научился определять диаметр хлыста без измерения. Однажды эту мою деятельность увидел начальник участка – Палыч (так мы его меж собой звали). Александр Павлович – это крепко сбитый, с тяжёлой рукой, невысокого роста мужик. Если и было у него образование, то только самое начальное, но работу свою понимал. К людям относился хорошо, мог отдать последнее. Был вспыльчив, но быстро отходил.

Уже после службы в армии довелось мне жить вместе с ним в одном двухквартирном доме. Я только что заселился, зима, дров нет. Впритык к моему забору с его стороны находились сухие берёзовые дрова, аккуратно сложенные в высокую поленницу. До сих пор стыдно! Брал, чтобы было незаметно… Александр Павлович, увидев меня, но без дров, мягко сказал, чтобы я брал дрова, не стеснялся. А недели через две приказал рабочим привезти из леса сушняка, дал бензопилу и бензина. Хороший был человек, понимающий. Его жена «кума Аданчиха», так мы её называли меж собой, - простая, работящая, любящая выпить женщина.

Однажды утром после праздника, не помню уже какого, пришла она «в гости». Налив ей стопку водки, предложил и сала с хлебом. Посмотрела она на эту стопку и сказала: «Как я пить-то буду – нос в рюмку не входит». Да и правда, женщина она была довольно крупная, с ярко выраженными чертами лица. Тогда я перелил спиртное в граненый стакан, на что она заметила: «Ты, что ли, краев не видишь?» Пришлось долить до краёв. Выпив, занюхала корочкой хлеба и попросила, чтобы «только Аданкину не говорил, что она заходила». День только начинался!

После моих объяснений, что я могу и так определить диаметр без вилки, решил проверить. Предупредил, что, если «Не дай Бог ошибусь на сантиметр, пойду работать на путь». Взяв в руки вилку и измеряя отдельные хлысты, заставлял меня называть их диаметр. Всё сходилось до сантиметра. Палыч громко «выразился», забросил вилку подальше в снег. Больше с этим вопросом не подходил.

Пилили береговую зону по левому берегу реки Иксы. Это был сплошной кедрач, редко пихта попадёт, но какая! Однажды встречаю трактор, который везёт всего один хлыст. Тракторист сказал, что это только половина, вторую сейчас привезёт. Никакой линейки не хватило, чтобы определить диаметр ствола, позже уже в Пихтовке определили – 1 метр 20 сантиметров. Долго лежал этот пихтовый ствол у пилорамы, во всей деревне не было возможности распилить это бревно. И всё-таки нашлись умельцы, которые спилили и скололи ствол, уменьшив диаметр до подходящего. До сих пор не знаю, кто и как разрешил пилить кедрач, да ещё береговой зоны. В ту зиму выпилили более 20 тысяч кубометров кедра. – Говорили, что перестой!

В конце 70-ых годов узкоколейка пришла в упадок - разрушенные пути, большие расстояния, - экономически себя не оправдывала, поэтому древесину стали доставлять в Пихтовку с помощью лесовозов (это были МАЗы, КРАЗы, Уралы) по зимнику. Возили древесину даже с реки Бакчар – это было более восьмидесяти километров от Пихтовки.

Четырнадцатого апреля, перед Пасхой, на тракторе К-700 удалось побывать на реке Бакчар. Переехав рано утром через «мост», который состоял из отдельных брёвен и утрамбованного снега, на левый берег Иксы, заехали на «Бакчарский тракт». – Эту дорогу называли «дорога в никуда». И вот почему. В 30-ые годы активно шло раскулачивание, ликвидация кулачества как класса. Многие взрослые были сосланы на Калыму и другие районы Севера, а кого-то отправили строить дорогу. Проходила эта дорога по моховому болоту, покрытому невысокими сосняками. Место было топкое, лес четырехметровой длины укладывали в несколько слоёв, всего было построено двадцать километров от реки Иксы до реки Бакчар. Никто не пользовался этой дорогой. Деда своего не помню, но точно знаю, что он полтора года строил эту «дорогу смерти» как враг народа – «кулак». Людские потери там не считали, относились как к врагам. Провинившихся, например, привязывали с вечера к дереву, к утру человек погибал мучительной смертью от комаров. Тело бросали под брёвна дороги.

Вечером, возвращаясь назад, захватили «клин» и потянули его в посёлок. «Клин» необходимо было доставить, так как летом в тундру не проедешь, а в следующую зиму снова надо было пробивать зимник. К нашему опасению, «мост» через реку Шегарка был изрядно подмыт. День был солнечный, вода в реке быстро поднималась. Оставив на высоком левом берегу реки Шегарка «клин», попыталась переехать через реку. Трактор на середине переправы просел и начал заваливаться на бок. Быстро покинув кабину, пошли за помощью в село Пихтовка. К обеду следующего дня, когда подъехали к подтопленному трактору, то увидели только небольшую часть выхлопной трубы, торчащей из воды. Вытащили «Кировец» только в сентябре, когда засушливой осенью воды оставалось до половины колёс.

Истощение сырьевой базы, трудности с доставкой древесины заставляли задуматься, как спасать посёлок. Более современная техника, более совершенные способы производства уже не могли сохранить посёлок от закрытия.

Все возможные принимаемые руководством меры не могли сохранить посёлок, а позволили только дать отсрочку его закрытия. Встал вопрос о переносе посёлка на реку Шегарка. В конце концов, было принято решение посёлок закрыть, перевести рабочих в село Пихтовка.

Рямовое прекратило свое существование примерно в 84-85 годах, официально посёлок снят с учета в 1988 году. Рямовое исчезло не только по причине исчерпания доступного к заготовкам леса, но и в результате политики государства 70-80 годов, направленной на укрупнения поселений.

Большинство населения переехали в Бакчарский леспромхоз, образованный из Каргатского лесозаготовительного участка управления Барабинской железной дороги. Контора, гаражи, пилорама и многое другое располагались в селе Пихтовка по улице Железнодорожная. Была построена улица П. Сухова, где в основном стали проживать бывшие Рямовские. Позднее многие переселились в Колывань и пригороды Новосибирска.

  Позже, с годами, пришло осознание того, что другой судьбы посёлок иметь не мог. Лес относится к возобновимым ресурсам, но его восстановление произойдет только через десятки лет. Судьба лесозаготовительных посёлков одна: сначала стать брошенными, а потом - и исчезнувшими. Другое дело земля. Заниматься сельским хозяйством можно веками, главное с умом использовать этот ресурс. Хотя надо отметить, что с 60-ых годов двадцатого века в северной части Колыванского района была заброшено более 25 деревень, в которых занимались сельским хозяйством: растили хлеб, разводили крупнорогатый скот. Почему? Это уже другая история.