В том, что другие не пришли с войны,

В том, что они, кто старше, кто моложе

Остались там, и не о том же речь,

Что я их мог, но не сумел сберечь,

Речь не о том. Но все же, все же, все же…»

        ( В.Твардовский)

1.Воспоминания.

А речь пойдет о том поколении, ради которого они остались там навсегда, навечно! Дети войны, я отношу себя к их числу. Для меня война тогда, только в тех словах, которые я повторяла:

« Я буду санитаркой,

А печка - лазарет,

Бойцам на печке жарко,

Но лучше места нет»

Так научили меня братья- школьники, только к концу войны мне было 7 лет и день Победы, конечно, прекрасно помню.

Война, враги, немцы вошло в моё сознание после одного эпизода. Брат взял меня в школу с собой на представление. Ученики играли пьесу на военную тему. Мой брат Николай играл роль партизанского разведчика. Его схватили немцы, пытали, отрезали ему язык. Он выплюнул «отрезанный язык». Как меня это поразило! Шли домой. Я старалась увидеть его язык. И только дома убедилась, что он у него на месте, когда взобралась к нему на колени и раздвинула губы. «Но ты, же выплюнул язык!» «Да я льдинку выплюнул». Я это хорошо помню, да и брат мне об этом иногда напоминает. Наверное, это сила искусства или конкретное детское мышление: что вижу, тому и верю.

Мы, дети войны, наравне со своими сестрами, братьями испытали все, что испытали. А это наше «босоногое детство». Для меня это сочетание имеет не абстрактное значение, а самое конкретное, потому что для нас, сельских детей, бегать все лето босиком - это норма. С начала лета бывало довольно трудно, подошвы ног привыкали, они ощущали уколы, боль, но постепенно на ногах образовывались естественные подошвы. И ноги переставали чувствовать боль. Подошвы, верно, служили мне все лето, до самых осенних холодов: они не протирались, не снашивались. Часто на ногах появлялись» цыпки», т. е. ссадины, ранки от того, что нужно было вечером на мостках оттереть ноги песком или пустым подсолнухом. Но было верное народное средство. В быту тогда преобладала в основном глиняная посуда: горшки, крынки, их время от времени помещали выжаривать в русскую печь. На стенках вытапливалось что- то, этим смазывали цыпки. Все проходило. Сельские дети рано тогда были приучены к труду. Это прополка огородов. А если огород 87 соток! Но это спасение, это благополучие семьи. Для нас, сельских детей, труд не был каким-то тяжким обязательством или бременем. Это наш образ жизни. Рано как-то пришло понятие и осознание того, что земля- это благополучие. Мать так приучила нас к земле, как птица приучает своего птенца к небу. Для нас земля, огород, урожай, благополучие- все взаимосвязано. Мы переживали за сухое лето, радовались обильному снегопаду. Будет урожай, не будем голодны. А еще постоянный завет матери: «не будем работать – тогда зубы на полку» я тогда не понимала значения этого выражения, да и сейчас, оно как-то непонятно. Урожайное, неурожайное лето- все это имело смысл для нас. Так лето 1953 г. неуютное, неурожайное.12 июня 1953г. Дует такой суховей с песком, выбивая глаза, сшибая с ног. Мы возвращаемся из школы, получили свидетельство об образовании за 7 класс. Была уже высажена капуста, табачная рассада, лунки были затянуты песком. Песок был барханами везде. Но 1954 год- это уже общественная страница в истории страны. Грозовое лето 1954 год – необыкновенно грозовое, небывалый урожай. Вот только когда колхозники наелись хлеба досыта! А в войну мама, усадив нас за стол; говорила: «а вот до войны ели крупчатый хлеб» хлеб из крупчатки - это значит белый хлеб. Мы хмыкали, переглядывались, недоумевая, спрашивая: «всегда крупчатый хлеб! И в праздники, и в будни, и каждый день», - и смутно верили словам нашей мамы. К хлебу было какое-то святое отношение. Я помню хорошо маму своей подруги Таисию Даниловну Бобину. Вот она держит в руках огромную круглую булку хлеба, прижимая ее бережно к себе, отрезая ломти хлеба как-то по-особенному, как будто держит в руках драгоценную вещь, как дорогой сосуд, который может упасть и разбиться нечаянно. Работали дома, но и в колхозе, чуть повзрослев, уже помогали, мы ездили пропалывать пшеницу вместе с женщинами. А эти женщины- колхозницы, они почти все вдовы. Помнится, как утром они на быках сразу после стада выезжают на работу, едут, молча, кто-то, подремывая, кто-то, расчесывая волосы, заплетая косы. Вот приехали на полевой стан в бригаду. У поварихи уже кипят два котла воды: в одном кипит чай, заваренный молодой смородиной, в другом просто кипит вода. Женщины быстро чистят привезенные из дома картофелины (у кого, сколько картофелин), помечая их. Начальными буквами своей фамилии: К.-(Квашнина), С.-(Сысоева), Т.-(Тищенко), бросают их в кипяток. Искусство поварихи заключается в том, чтобы не разварить буквы. Женщины завтракают, кто, чем может, запивая смородиновым чаем. А метки на картофелинах - это важно, ведь картофелины - разные по величине. Потом преступают к работе, учетчик или бригадир раздает наряды на работу. Кто полет пшеницу, кто копнит, метает стога сена (если покос). К обеду все получают паёк хлеба, который привозит учётчик или продуктовоз, и получают какой-нибудь приварок: затируха, похлебка. Но женщины свой паёк везут домой детям. Так всё лето в работе. А зимой лишь женщины едут в лес за дровами, хорошо, если бригадир даст послушного, покладистого, без норова быка. А то женщина намёрзнется, намучается и приедет почти ни с чем. Ведь быки были основной тягловой силой. На них возили сено, дрова. После трудового дня, полуголодные женщины с песнями возвращаются домой, но только, когда въезжают в село.

«Потеряла я колечко, потеряла я любовь и оха-ха-ха…

Как по этому колечку буду плакать день и ночь и оха-ха-ха.»

Это их коронная песня. И, конечно, об одинокой рябине, которая мечтает к дубу перебраться, чтобы не гнуться и не качаться.

Незабываемым фактом, конечно, останутся отдельные картинки из военного детства это получение похоронок. В моей семье ушли на войну и не вернулись два брата моего отца: Квашнин Валерий Емельянович, Квашнин Григорий Емельянович, брат матери Калинин Алексей Васильевич, двоюродный брат Квашнин Егор Иванович тоже остался там навечно. Отец мой, Квашнин Пётр Емельянович был призван на военный завод в Челябинск, на завод, который выпускал танки, на военный завод был призван мой брат Квашнин Александр Петрович, а потом был призван в армию и служил во Львове, но война была уже за пределами страны. Брат служил до 1946 года, в боях не участвовал, охранял военные склады, пленных немцев, поэтому не считался ветераном войны. Похоронку на моего дядю Василия Емельяновича бабушка получила ночью. Дверь на ночь не закрывали, поэтому принесли ночью.

А дядя Григорий Емельянович ушёл в разведку и не вернулся, поэтому до сих пор считается без вести пропавшим. Получение похоронки на Квашнина Алексея Леонтьевича было таково: мы играем на улице, Ваня Квашнин захотел поесть, нам лет по 6 было, мы вбегаем в дом к Ване и что видим: деревянное корыто на полу, в нём раствор глины (печку перекладывали) на полу, обнявшись, сидят бабушка Федора и мать Вани Ольга Сергеевна Квашнина. Они только что получили похоронку на сына, мужа Квашнина А. Л. Они плачут, друг друга успокаивая. Мать солдата и жена солдата, оставшегося там навсегда. Когда мне в руки впервые попал рассказ А. Солженицына «Матрёнин двор», я почему-то увидела в образе Матрёны женщину-вдову Ольгу Сергеевну Квашнину. Она была для меня олицетворением праведности, святости, верности, преданности.

Победа. Когда этот день наступит? Моя мама работает сторожем. Она охраняет государственное зерно, уходит каждую ночь на работу. Утром у неё выворачивает карманы её начальница Стариченко. Вдруг мама в кармане унесёт горсть пшеницы? Но никогда этого не было. Я скучала без мамы, оставаясь с братьями дома на ночь. Мама меня успокаивала тем, что вот будет Победа, приедет отец, она не будет больше сторожить. Победа! Братья пришли из школы с этой вестью. Они бежали и кричали: «Победа! Победа!». Я бегу в огород к маме и кричу: «Победа!», она сеяла в огороде капустную рассаду. Я обхватила маму и кричу так громко: «Победа! Ты не будешь больше сторожить!» На нашу улицу вернулся с войны только Мостовских Николай. (Он после войны работал в Ильинке учителем, директором школы.) Он шёл домой уверенной и твёрдой походкой, человеком, хорошо сделавшим своё дело. Мы, ребятишки, бежали следом за солдатом, а потом вернулись, потому, что он жил далеко на улице. Вернулся домой и мой отец Квашнин Пётр Емельянович. Мы играли на улице. К дому нашему подъехал ходок, а брат мой, разбитной и озорной парнишка, никогда не позволявший, чтоб кто-то его мог обидеть, уже сумел забраться сзади и сесть со словами: «Мы сейчас прокатимся с этими мужиками!» Ему кричал Шура Серебренников: «Пашка, да ведь это же твой отец!» А он: «Да у нас нет отца, мы же безотцовщина!» Отец взял меня на руки, прижимая к своему лицу, и вошёл в дом со мной на руках, а мама стирала, она была в становине и юбке, т. е. без кофты. Ей было жарко. И вот она бегает, растерявшись, что она без кофты. Я увидела впервые крупчатую булку хлеба, которую вытащил отец из своего вещмешка, и две банки консервы.

В первый класс я пошла в первый послевоенный год в 1946 г. Моя первая учительница Жиляева Мария Георгиевна (Мозговая). Нас было много в первом классе. Отдельно первый класс был и в детдоме, во втором классе нас детдомовцами объединили, и были 2 «А» и 2 «Б», так до седьмого класса. Нам дали по простому карандашу в первый день в школе. Сколько было непередаваемой радости! Карандаш! Мы шли из школы счастливые: нам дали по карандашу. Перекладывая из одной руки в другую, закладывая за ухо, шли домой. Но, ни у одного ученика не было букваря. Букварь был только у учительницы. Как она могла научить нас читать без букваря? Вот это мастерство! Тетради были, но не было чернил. Некоторые учащиеся писали сажей. У меня были чернила из синих семечек. Они не мазали, так как сажа. Брат умел их изготавливать как-то особо. Заливал кипятком и ставил в тёплое место. Они настаивались. Получались чернила. Ни у кого, пожалуй, на нашей улице не было спичек. Но на нашей улице жил профессиональный охотник. Его отоваривали промышленным товаром, в том числе и спичками. Они с женой раньше всех топили печь специально для того, чтобы раздавать горячие угли на растопку печей. Утром шли к ним за углями. Это было зимой. В школу ходили некоторые ребятишки босыми, пока было тепло, а потом бросали школу, в следующем году опять приходили в тот же класс, поэтому в классах были учащиеся разного возраста. Учебники бесплатно давали только тем учащимся, у которых не вернулись отцы с войны. Так в пятом классе начали учить немецкий язык, учебников было совсем мало. Парнишка с моей улицы Тищенко Андрей получил учебник немецкого языка, а потом бросил 5 класс, не во что обуваться было. Кличка у него была «Тычка». Мне не дали учебник, у меня был отец, он вернулся. Я пошла к своему однокласснику, уговаривая его продать мне, учебник немецкого языка, но он не соглашался продать за деньги. Я ласково просила: «Тычечка, продай». Нет. «Ведь я тебе не говорю Тычка, а говорю Тычечка!» - это не действовало. «Я продам Кушнарю, он мне даст мыло за учебник». К сожалению, я не могла ему предложить мыло за учебник, а только деньги.

После войны жизнь восстанавливалась тяжело, трудно. Родители работали в колхозе. Отец работал плотником летом, зимой работал мельником, возил сено. Мама пекла хлеб для своей первой бригады: 6-8 булок, булки были большие, круглые, и сдавала их на склад. Работала и поваром в яслях, ездила в бригаду. Трудодне зарабатывали много, но трудодни – пустышки. Только в 1954 году получили много зерна на заработанные трудодни. Нам с братом повезло закончить по 10 классов. Образование в старших классах было платное, стоило 150 рублей в год. Это большие деньги. Но старшие братья уже были на ногах, т. е. зарабатывали. Мы с братом (он 6-й ребёнок в семье, я – 7-й) жили у брата Александра. Он работал шофёром в автороте. Брат Михаил платил за наше обучение. Он работал механиком сначала в Доволенской МТС, потом в колхозе им. Хрущева в Довольном. Он закончил ФЗО. Брат Николай нас одевал. Он закончил РУ и работал на заводе Химконцентратов. Самая старшая сестра обшивала нас. Благодаря братьям и сёстрам, мы с братом получили образование. Я закончила НГП, а Брат НИИЖТ. Сейчас в живых остались только я и сестра Анна Петровна (1922 г.р.). Моих любимых братьев и любимой сестры Зои уже нет. Отец прожил 75 лет, а мама - 80 лет.

Мой отец всю жизнь мечтал о собственном коне как, гоголевский Башмачник о шинели, никогда не роптал на жизнь. В конце жизни сетовал: «Сейчас такая жизнь хорошая, работают с девять до пять». Он никогда не ходил в школу, поэтому ему части речи были неведомы. Он не знал, что они могут склоняться, т. е. надо сказать с девяти до пяти, но он мог писать, читать, очень любил читать газеты. Чтобы написать 1200 рублей, он писал полностью 1000, а потом дописывал 200. И получалось число 1000200.

Корова стоила в те времена 1200 рублей. У него получалось, что корова стоила 1000200 рублей.

Заключение.

Гроза – явление природное. А война – тоже гроза, только навязанная людьми, лишенными разума. Пусть бог распоряжается, как наказывать изуверов, которые развязывают войны. А люди проклинают войны во все времена, всегда, во всех её проявлениях (терроризм и т. д.) война – это зло, противоестественное явление в жизни любого общества, любого общественного строя.