Воспоминания о Новосибирске

Затоном называют рабочий поселок, окраину. Хотя достаточно взглянуть на карту, чтобы убедиться, что это ни какая не окраина, а чуть ли не самый центр города. Как раз напротив железнодорожного вокзала, правда, на другом берегу Оби, со всех сторон окруженный тогда еще единственным на левой стороне Кировским районом. Затон расположился на полуострове, похожем на Кольский. С одной стороны Обь, а с других сторон, как Белое море,- собственно Затон, то есть залив, имеющий Т-образную форму. Удобней места для зимней стоянки судов не найдешь. Напротив поселка Затон через залив - Лесоперевалка, а дальше, вверх на правой стороне,- Немецкий поселок, и в самом конце залива лодочная база. Затонский поселок сразу же переходил в бесконечную "Колыму", которую и за час не пройдешь. Потом - пустырь, Вонючка, картофельные поля и небольшой поселочек в несколько домов – Новый Затон. Напротив Затона через Обь виден верх главного железнодорожного вокзала. С высокого же правого берега Затон виден, как на ладони, даже люди на пристани. Затон – это поселок речников. Жили здесь, в основном те, кто служил на речном флоте или работал на судоремонтном заводе, расположенном напротив поселка через залив. Центральные улицы примыкали к заливу и именовались Первой и Второй Портовыми. Застроены они были двухэтажными бревенчатыми домами с двумя подъездами. Но ни один дом не был похож на другой.
Тут я родился в 1954 году. По случаю рождения третьего ребенка, семье выделили комнату в… подвале двухэтажного деревянного дома. Перед тем, как попасть в подвал, нужно было подняться на высокое крыльцо с широкими ступенями и с перилами. Над крыльцом был двускатный навес. На самом же крыльце -лавка, на которой посиживали в погожие дни праздные обитатели дома. Поднявшись на крыльцо, нужно было повернуть под прямым углом и тогда вы попадали в коридор. С правой стороны была площадка с двумя дверьми, смотрящими друг на друга и ведущими в коммунальные квартиры. Отсюда же начиналась крутая лестница на второй этаж с отполированным до блеска верхом перил, по которому целыми днями катались сверху вниз ребятишки.
С левой же стороны ступеньки вели вниз, в подвал. В подвальном подземном коридоре день и ночь горела тусклая желтая лампочка, от чего коридор становился похожим на подземелье средневекового замка. Как и в общежитии, с обеих сторон тянулся ряд дверей в подвальные комнатушки. У каждой двери было свое лицо, как и у обитателей подвала. В коридоре обычно ничего не было. Оставлять что-либо здесь жильцы не решались: могли утащить. И даже не воры, а твои же соседи. При входе в подвальную комнатушку, если быть невнимательным и задрать голову, а не смотреть под ноги, можно было запнуться о стоящую прямо за порогом обувь. В зимнюю пору это были валенки с непременными галошами. Но если даже галош и не было, почти все валенки были подшиты толстой подошвой, поскольку валенки носились долгие годы до тех пор, пока не приходили в полную негодность. Умельцы по подшивке валенок никогда не оставались без работы. У каждого жителя поселка был свой мастер, к которому он относил на ремонт валенки. Весной и осенью из схоронов доставались кирзачи, которые носили все поголовно: и мужчины, и женщины, и дети. Носили их, как солдаты, - с портянками. Рядом в углу стоял тазик или ведро с водой, потому как в ненастье грязь в поселке была несусветной. Порой лошади не могли вытянуть ноги, не то что люди. Но сначала сапоги мыли в луже перед домом. Лужа эта не пересыхала даже в жару, а лишь затягивалась грязно-зеленой плотной пленкой, на которой лежал и не тонул легкий мусор. Летом выставляли туфли, тапочки и галоши. Ребятня носилась босиком, отчего порезанные и проколотые ноги были обыденностью. На мелкие же неприятности, вроде заноз, порой, не обращали и внимания.
Комнатушки по обстановке, за редким исключением, друг от друга почти не отличались. Людей с достатком было мало, и в таких домах они не жили. Одно было отличие, что небольшой набор этой обстановки расставлялся по-разному, смотря какая была комнатушка и вкус хозяйки. Кровать с железными спинками, хорошо еще, если с панцирной сеткой, а не с деревянным настилом; крашенный или покрытый темным лаком дощатый стол; три – четыре табуретки; сундук, привезенный еще из деревни; громоздкий комод с ящиками в четыре этажа, в которых хранилась одежда, белье, документы, несколько книг, тетрадок и всё, что представляло для семьи ценность. У некоторых ящичков были внутренние замки. В этих ящичках хранились деньги, облигации, нехитрые украшения, письма. Комод застилался вышивками, на которые ставили аляповатые скульптурки китайских болванчиков, целующихся ангелочков, слоников, картинки в рамочке, свинью-копилку, в которой годами лежало несколько медяков до тех пор, пока ее не разбивал пьяный хозяин. На пол стелили круглые половички, сплетенные из разноцветных тряпичных полосок. Если хозяйка была мастерица, то делала половички в форме цветов. Жильцы, чуть посостоятельнее,  заводили цветные плетеные дорожки. И конечно, у порога - половая тряпка для того, чтобы вытирать обувь.
На полу, на матрасе, обычно, спали ребятишки, кроме самых маленьких, которых родители брали к себе на кровать. Для малышей заказывали детские кроватки. Добавьте к этому ворох одежды, занимающий целый угол: фуфайки, жакетки, прадедовский тулуп, ватное пальто; на стене - две–три застекленных рамки с фотографиями ; узенькую полоску окна почти у самого потолка с коротенькой занавесочкой – и картина получится почти полной.
Все клетушки, как и комнаты на первом и втором этажах, отопливались печами. Уголь и дрова держали у печи, опасаясь оставлять их в коридоре. Возвращаясь с работы, прихватывали любую деревяшку, которая попадалась по пути. На печке варили, сушили, у печки грелись. Когда не топили печей, варили на керогазке, и тогда воздух пропитывался запахом керосина. Бачок под воду, ведра на три – четыре, с двухлитровым железным ковшиком на крышке бачка, стоял на табуретке. Воду брали из колонки. Неподалеку прибивался умывальник, под которым ставили ведро, используемое и под туалет для детей, а по ночам и для взрослых. А чтобы от ведра меньше воняло, накрывали его крышкой. Кому же охота по ночам шарахаться на улицу? Свет часто тух, а потому оплывшая свечка не исчезала со стола. При свечке могли и читать, и шить, и вести долгие разговоры.
Отец работал грузчиком в магазине, и когда директор магазина пошел на повышение то отдал свою комнату нашей семье. После подвала эта комната казалась настоящими апартаментами. Была она на втором этаже, куда вела высокая и крутая лестница. Комната была большая и светлая, с высоким потолком. Но когда пошли дожди, то оказалось, что потолки безбожно бегут. И мое детство будет проходить под аккомпанемент падающих в тазики капель. А еще была и кухня с кладовкой. Ну, и что с того, что коммунальная, общая! А еще и просторный коридор, где ребятишки в холодные дни устраивали игры. Над дверями в коридоре - антресоли (тогда их называли палатями), на них хранились разные, пока, не нужные  вещи. И совсем невероятным казалось наличие теплого туалета. Перед ним была небольшая клетушка, где висели железные умывальники всех трех семей, живших в коммуналке, а на табуретках стояли тазики.
Из умывальной вы попадали в длинный коридорчик с нишами по обеим сторонам. Здесь держали ванны, ведра, баки. Одно время, когда мне на день рождения подарили самого настоящего живого петушка, мы его держали в этой нише, отгородив ее доской. А чтобы он не перелетал и не бегал по коридору, привязали его за лапку к грузу. Петушок прожил почти год. Когда кто-нибудь утром шел в туалет и включал в коридорчике свет, он кукарекал на всю квартиру. Сколько же было пролито слез, когда его зарубили и сварили из него суп. Я даже на этот суп смотреть не стал.
Весь центр Затона был застроен (говорили, что еще до войны) деревянными двухэтажными домами.
Круглые бревна от времени и непогоды почернели. Крыши были крыты тесом, таким же черным, как и стены. В каждой комнате и кухне были печки, и за каждым домом тянулись длинные дощатые сарайки. В сарайках хранились дрова (уголь же высыпали в деревянные ящики, которые стояли впритык со стеной сарая так же запирались на висячие замки), инструмент, не очень-то нужные вещи. Многие держали в сарайках кур и поросят. Сосед-речник привез из рейса медвежонка и держал его в сарайке, откармливая, как поросенка, помоями. Вырос здоровенный медведь с грязно-бурой шерстью. Зимой его на цепи иногда выводили на улицу. По праздникам подгулявший хозяин при огромном стечении зевак боролся с ним. Но медведей держали не для цирковых представлений, а с самой утилитарной целью. У многих речников можно было отведать не только красной рыбки и икры, но и медвежатины.
Воду таскали сначала с речки, а потом из колонок в ведрах, на коромыслах. Но подниматься с коромыслом на второй этаж было не так-то просто. Поэтому приходилось всякий раз оставлять коромысло внизу, а потом возвращаться за ним. Воду держали в пузатых алюминиевых баках с ручками и крышкой. Каждая семья ставила такой бак на кухне, на табуретку возле своего стола. Само собой, и металлический ковшик -сверху.
Но такие дома стояли только на нескольких центральных улицах, а дальше и по периферии - половодье, так называемого, частного сектора - одноэтажные домики всевозможных размеров и мастей с непременными крошечными огородиками, сарайками, дровенниками, разного рода пристройками. Через залив была Лесоперевалка, или, как ее называли по-простому, - Перевалка, где был лесоперевалочный комбинат, на котором работали зэки. Комбинат был огорожен высокой бревенчатой стеной с вышками для солдат. На самой же Оби область зоны  была ограничена плотами.
В непогоду по затонским улицам можно было пройти только в кирзачах. Резиновых сапог тогда, наверно, еще не было, хотя галоши и носили. Летом от духоты можно было спастись у реки. А тополиный пух на переходе весны к лету... В поселке везде были высоченные древние тополя и корявые клены. Когда мы залезали на крышу, то видели внизу только пятнышки черных крыш среди зеленого тополиного моря. Тополиный пух лежал сугробами в ямах, у заборов, сараек, у домов. Хватало непотушенного окурка, чтобы он вспыхнул, как порох. Затон горел часто от пуха, детской шалости, неисправной печи, неаккуратно вываленной золы. Время от времени комната, когда мы уже спали, освещалась красными сполохами. Родители с причитаниями поднимались, всматривались в окно и определяли на вскидку, что и где могло гореть. После чего все семейство торопливо одевалось и бежало на пожар, где уже толпилась несметная толпа. Деревянные старинные постройки горели шумно и ярко. Мелькали туда-сюда громкогласые мужики, пожарники качали ручными насосами воду (такими же, как и на игрушках, правда, там вместо пожарников были медведи), вокруг - ругань, плач…
Особенно страшно горела сама Перевалка. Там огненный смерч охватил не только комбинат, но и огромные баки с мазутом, которым заправляли суда. Хотя Перевалка отделена от Затона заливом, стоять на берегу было невозможно. В побережных домах полопались стекла, а хозяева и пожарники поливали стены водой.
В своем подавляющем большинстве работали затонцы на судоремонтном заводе, который называли РЭБом – ремонтно-эксплуатационной базой. В конце навигации весь залив впритык набивался судами. Чего здесь только не было: и двухпалубные пассажирские пароходы, и буксиры-трудяги, и баржи, и лихтеры, и самоходки, и трудяги РБТ, и катеры. Всё это ремонтировали, латали, подкрашивали, охраняли, долбили ямы-колодцы во льду там, где были колеса, винты, рули, чтобы весной, когда начнется подвижка льда, они не были бы повреждены. В конце залива - слип. Туда заводили суда, которые нуждались в капитальном ремонте. Уже под водой начинались рельсы. Специальные тележки заводились под днище. Толстыми стальными тросами тележки поднимались вверх. Вместе с ними медленно поднималось и вытаскивалось на сушу и судно.
Я ходил в детский сад, который был расположен через дорогу напротив нашего дома. Он стоял на горке. К высокому крыльцу вела широкая лестница. И поэтому в детстве он казался таким большим.