Избалованный барским происхождением, Антон Павлович Чехов, проехав по Московскому тракту до самого острова Сахалина, в своих дорожных записках писал: «В продолжении всего года дорога остается невозможной…».  Путешествие, как и сама запись, сделана в 1890 году. В начале апреля великий русский писатель и драматург, после долгой подготовки и изучения Сибири пустился в путь.

Кстати сказать, кроме плохих дорог, Антона Павловича изрядно раздражал сибирский мужичок своим свойским и, как ему казалось, бесцеремонным отношением. Причина такого поведения наших сибирских предков, конечно, не в плохом воспитании, к писателю относились, напротив, очень уважительно и знали, кто он есть, но не было у наших мужиков холопского зуда, не гнули спину и не срывали в холуйском поклоне шапки с головы, а вели себя достойно и уверено, а всё потому, что крепостничества в Сибири никогда не было. Негде было нашим мужикам услужливой робости набраться.

Вот как Антон Павлович описывает нашу ямщину: «Ямщики ругаются во все горло, так что их, должно быть, за десятки верст слышно. Ругаются нестерпимо. Сколько остроумия, злости и душевной нечистоты потрачено, чтобы придумать эти гадкие слова и фразы, имеющие целью оскорбить и осквернить человека во всем, что ему свято, дорого и любо! Так умеют браниться только сибирские ямщики и перевозчики…».

Раздражение сопровождало Чехова всю дорогу. В Колыванском районе в Красном Яру, он долго ждал лодку для переправы через Обь до Дубровино. Мужик – хозяин лодки, успокоил, мол, лодка прибудет позже, утром и переправим, поставил богато дышащий самовар на стол, и по-хозяйски уселся напротив известного писателя, поговорить о жизни. Чехову все это претило и он с негодованием записывает: «От Тюмени до Томска 1500 вёрст, страшенный холодище днём и ночью, полушубок, валенки, ветры и отчаяния (не на жизнь, а на смерть), война с разливами рек; реки заливали луга и дороги, а я то и дело менял экипаж на ладью и плавал, как венецианец на гондоле; лодки, их ожидание у берега, плавание и прочее – всё это отнимало так много времени, что в последние два дня до Томска я при всех моих усилиях сумел сделать только 70 вёрст, вместо 400-500; бывали к тому же ещё весьма жуткие, неприятные минуты, особенно в ту пору, когда вдруг поднимался ветер и начинал бить по лодке…». Из Дубровино дорога шла в Ташару, Умреву, Ояш и вот она, Болотная.

 Как видим, писателю досталось, особо крепко в наших благословенных болотнинских местах. А вот записка совсем о нашем районе: «Холодная равнина, кривые березки, лужицы, кое-где озера, снег в мае да пустынные, унылые берега притоков Оби – вот и всё, что удаётся памяти сохранить…»

Каково? И каким языком унылым и язвительным писано, но я сейчас приведу цитату и всё станет ясно: «Женщина здесь так же скучна, как сибирская природа; она не колоритна, холодна, не умеет одеваться, не поёт, не смеётся, не миловидна и, как выразился один старожил в разговоре со мной, «жестка на ощупь. Когда в Сибири со временем народятся свои собственные романисты и поэты, то в их романах и поэмах женщина не будет героинею; она не будет вдохновлять, возбуждать к высокой деятельности, спасать, идти «на край света».

Комментируйте сами, я не буду, понимая, что, видимо, получил классик оплеуху от нашей «жесткой на ощупь», забылся, наверное, барин, что он не с московскими податливыми «пеструшками» дело имеет, а с сибирячками, которые на своих плечах всю экономику страны во время всякой беды держали, а на край идти им некуда, потому как на краю живут.

Но вот вдруг пробивает моралиста лучом доброты и он пишет: «Горница – это светлая, просторная комната, о какой нашему курскому или московскому мужику можно только мечтать. Чистота удивительная, ни соринки, ни пятнышка. Стены белые, полы непременно деревянные, крашенные или покрытые цветными холщевыми постилками; два стола, диван, стулья, шкаф, с посудой, на окнах горшки с цветами. В углу стоит кровать, на ней целая гора из пуховиков и подушек в красных наволочках; чтобы взобраться на эту гору, надо подставить стул, а ляжешь – утонешь. Сибиряки любят мягко спать».

Высокая кровать и пуховики – это для тепла, холодны и долги сибирские зимние ночи и этот уют и тепло создавали наши женщины, которые к прочим заботам успевали нарожать и воспитать по десятку детей.

Кстати, Колыванцы гордятся тем, что Чехов проследовал через их город и даже воспользовался услугами почты, о чем и гласит табличка, намертво прибитая к пожухлой стене. Но Чехов проезжал и через Болотное, потом был в Томске и во всех прочих городах, и везде останавливался, менял лошадей, кушал, но мы как-то не догадались к придорожному забору прибить табличку и написать, мол, здесь ступала нога Антон Павловича Чехова! Если уж идти дальше, то через Болотное проследовало много известных людей. Например, политические деятели различных государств: Мао Дзедун, Хуа Гофен, Дэ Сяопинь, Ким Чен Ир, Ким Ир Сен, Владимир Ильич Ленин, Иосиф Виссарионович Сталин, Феликс Эдмундович Дзержинский, Михаил Иванович Калинин, Сергей Миронович Киров и многие другие. Писатели: Александр Твардовский, Василий Шукшин, Валентин Распутин, Виктор Астафьев, Михаил Светлов, Александр Вампилов, Николай Рубцов, Михаил Тарковскаий и многие, многие, многие!

Вы теперь понимаете, почему колыванцы так трепетно оберегают память о приезде Антона Павловича Чехова? Правильно, потому что подавляющее большинство вышеперечисленных персон в Колывани не были, а в Болотном были.

От посещения Чехова томские литераторы и потом иркутские, остались в крайнем удивлении от Чеховского высокомерия и остро пикировались с ним с столичных и местных журналах. И должен сказать, что сибирские острословы ничем не уступали в колкостях столичному мастеру слова.

Но что остается неизменным, так это то, что Чехов – великий русский гений слова, классик на века. А Сибирь, что Сибирь, просто она не покорилась барскому высокомерию. Сибирь, она требует терпения, силы, товарищества, взаимовыручки и любви - только такие способны увидеть и почувствовать всю её нежную и суровую красоту, преданность и глубину сердечных чувств.

       Никита Афанасьев