Завьяловские калитки

Коновалова Идея Федоровна

– Как живут одинокие старушки в деревне?

– А как живут?... Живут – детей из города ждут, гостинцы в чуланах прячут, а гостинцы гниют…

Есть и такие, кто никого уже не ждёт. Живёт себе тихонечко, легонечко, смерти ждёт, конца.

Хотя в деревне и для стариков хлопот много: и огород, и скотинка какая-никакая есть, и в магазин сбегать, и дрова на зиму заложить.

Зимой хуже. Делов мало. Снег да мороз. Морозище трещит иногда такой – только успевай в печь дрова подкладывать. Ну и как. Вытопишь печь, пол подметёшь, скотинку подкормишь а потом чайку согреешь и возле окошка пристроишься. И смотришь на деревню – у кого что. Всё по дыму из труб определить можно. Эта рано встала – печка уже почти прогорела, а эта, лежебока, - только дымок выходить начал. Та долго топит – иш ты, не экономит, греется. Приболела что ли? Куда ветер туда и дым, и радио не надо. Низко стелется – потеплеет. Высоко в небо – к морозу, да холоду. Вот так-то. Плохо, когда труба совсем молчит – ни дымочка. Значит нужно бежать проведывать: или занемогла, или померла, отмучилась, слава Богу. Вот Петровну на той неделе так похоронили. Смотрю, что-то у неё нет дыма из трубы. Оделась, побежала – точно, лежит на пороге с охапкой дров. Даже в дом зайти не успела. Избу выстудила, холодина и лежит с дровами. То ли запнулась, то ли сердце… Зимой умирают. Бабушки весной не умирают. Они как птички – весна, солнышко, повеселели, запрыгали: и рассаду давай ростить, и наседку на яйца сажать. А там цыплятки пойдут, и скотина в стадо, огород, картошка… Ноги сами вперёд бегут, а руки работу ищут. А Петровна, слава Богу, отбегалась, земля ей пухом. Хорошая у нас тут земля – чернозём, хотя местами и с глиною.

Ещё бабушка моя рассказывала: приезжали в старину в деревню на поселение и строили сразу же маленькую баньку. Чтобы и поработать и помыться. И дров немного, и тепло. Так в баньке сначала и жили. А торопились поначалу сразу же поскотный двор сделать. Большой, теплый. Сибирь же, холода зимой, чтоб скотинка не мерзла. А потом уже, после сараек, загонов, хлевов да амбаров и людской дом начинали ставить. Тоже большой, старались, добротный, в надежде на кучу деток. А детки вырастали, женились, замуж выходили. Девки к мужьям, снохи к нам. Рядом ещё дом строили, а то и два. Семья быстро росла, хозяйство расширялось. Глядь, уже и внуков полон двор, а старики подряхлели и опять в старую баньку перебрались. Им уже немного надо, тишины надо, да чтоб у деток всё было ладно. С баньки начинали, в баньке и жизнь кончалась.

Дьяков Анатолий Терентьевич

Я весь объездил СССР и Европу. Был в армии в танцевальном ансамбле. Так мы по всему миру танцевали. Наездились. Но душа всегда рвалась домой, в родную деревню. Тут я родился, рос, мальчишкой хулиганил, трудился всю жизнь до седьмого пота и до седой головы. Тут и умру. Наверное скоро. Детей и внуков оставлю. И хотел бы, чтобы они тоже своё Завьялово любили и помнили. Смотрю вокруг - какая тут красотища! Сердце радуется.

Расспрашивали о первом завьяловском учителе Павле Васильевиче Гевличе.

«9 нас было у родителей. Я из младших. У Павла Васильевича Гевлича я не учился, старшие братовья у него учились. Но его вся деревня знала и любила. Добрый был. Бывало, по деревне идёт, а уже за полкилометра детишки шапки с голов снимают. Тогда к учителям особое отношение было - уважительное, почтительное. Ценили таких людей в деревне. А потом он куда-то исчез. Были другие учителя, но этот всем запомнился, часто его вспоминали. Хорошая семья была. Возле Церкви жили».

Галина Фёдоровна Дьякова: Моя мама в церковном хоре пела. Красиво очень пели. Иногда до слёз. А бабушка моя по деревням ходила, о Боге людям рассказывала. Блаженной её называли. А потом запретили и о

Боге говорить и книжки святые читать. Мол, никому это уже не нужно, религия – тьма, говорили. Поэтому и храм закрыли».

«Мне было три года. Это, значит, в 1936 меня крестили. Бабушка меня в храм привела. Помню батюшку, который меня крестил с огромной рыжей бородой. Как звали не знаю. Батюшка приезжал с того берега, с села Пичугово. Это через Обь, тогда моря не было, река неширокая. А у нас батюшки своего не было. Говорили, что его и всю его семью, жену, деток, расстреляли прямо возле храма. А на той стороне был. И церковь там, говорили, работала. После Сталинской конституции открыли».

Воробьёва Анна Ивановна

«Дедушку забрали в 1937 году. Мы жили на квартире у Саши Лаенкиной. И я помню как сейчас. Мы, детишки, во дворе играли. Остановились они возле нашего дома. На лошади ехали. На телеге. Несколько человек сидело. Мама вышла. Увидела. Заплакала. Дедушка говорит: «Да ладно тебе, дочь, не плачь. Приедем скоро». И они поехали на лошади. Оходок был. Тележка такая. Тогда автобусов не было. На телегах добирались.

Мама говорила, что дедушка в церкви служил. Поэтому и взяли. И никто не знал, куда они делись. Просто увезли и всё. И пропали. И никто и не искал. А кто будет искать? По линии НКВД взяли. Куда увезли, зачем увезли… Забрали и всё. НКВД и есть НКВД. А бабушка осталась…».

(Это воспоминания Анны Ивановны Воробьёвой, внучки Григория Григорьевича Гурьева, жителя села Завьялово, расстрелянного в 1937 году вместе с другими односельчанами за попытку возобновить богослужения в закрытом ранее властями Завьяловском Покровском храме. Только спустя 75 лет после этих событий, когда появилась возможность работать с архивными документами НКВД, узнали завьяловские жители о том, куда и за что увезли их сродников.)

Иван Григорьевич Воробьёв

«Я в Завьялово родился в 1924 году и всю жизнь здесь прожил. Помню своё детство. Помню, это в 30-х годах было. Мы как раз с мальчишками были возле церкви. И вдруг видим, какой-то дяденька залез на храм и начал крест выворачивать. Долго выворачивал, потом сбросил. Крест сбрасывали до войны. И колокола. Андрей Волокитин гирей колокола разбивал. Был председателем колхоза. Большой гирей разбивал, разбивали и увозили переливать. Тоже перед войной. Храм уже закрыли. Колокола с большой колокольни. Большой и маленькие.. Как их просили оставить колокола! Ведь это такой праздник, когда колокола звенели – прямо за душу брало! И там хорошие специалисты были, всегда красиво так звонили: тинь-тинь, бум!-бум!- бум!.. (Иван Григорьевич напевает мелодию колокольного звона). Плакали многие. Как жалко было.

«Павел Васильевич Гевлич был моим первым учителем, Детей было очень много в классе, около 40. У всех тогда много детей было. В нашей семье - 8. В две смены занимались. Директор Глазков строгий очень был. В угол на колени ставил и линейкой по голове бывало треснет. Когда родители жаловались, говорил: а как же иначе дурь из головы выбьешь? Всех стричься заставлял. А Павел Васильевич, тот тихий был, спокойный, добрый. Ножичком своим всем детишкам карандаши точил до огрызочков. И тихо было на уроках. Слушали его. Но и тот, и другой пропали: и Гевлич, а после войны и Глазков.»

Анна Максимовна Михайловская

Рассказала о священнике Николае Сырневе, который служил в Покровском храме с. Завьялово в 20-х годах 20 века. (Отрывок из воспоминаний)Как попал в Сибирь отец Николай я не знаю. Мои дедушка и бабушка – калужские переселенцы – познакомились с ним, когда он служил в селе Завьялово в Покровском храме в 20-х годах. Сами они переселились в Завьялово в конце 19 века, жили в доме для прислуги купца Василия Васильевича Кайманакова, работали у него. Их дети, моя мама и тетя Груня, вместе с купеческими детишками играли в купеческом доме, бегали по лестнице на второй этаж, любовались там красивой лепниной на потолке. Часто ходили в Покровский храм. Может быть, тетя Груня в храме и познакомилась с Петром Николаевичем Сырневым (сыном отца Николая). В Завьялово прошли их детство и молодость. Потом был призыв в город – молодых людей приглашали строить Новосибирск. И они перебрались в город. Мама там работала на Ледокпункте. Это было очень тяжело. Киркой долбить лед, укладывать в штабеля, перевозить, разгружать. И в это время рожать и растить детей. Она очень уставала. А когда началась война, папа и Петр Николаевич ушли на фронт. Опустел наш двор на Красноярской. Остались только женщины, дети да калеки. И для нас всех каждый приход о.Николая (в это время он уже служил в Новосибирске) был единственной поддержкой. И еще спасало, что в Завьялово остался мамин брат Иван Дмитриевич Михайловский, к нему мы и ездили большой гурьбой отъедаться. Все спали на полу, днем плавали на лодке по Оби, в лесу собирали ягоды и грибы. Кружилась голова от запаха и вкуса нельмы и стерляди, от бочек с брусникой, груздями. Везде связки сушенных белых грибов висели. Эта обычная для деревенских жителей еда тогда казалась нам какой-то фантастикой !

Отец Николай умер в 1960 г. в возрасте 85 лет и похоронен на Заельцовском кладбище. Вся церковь была полна народа и в ограде много стояло людей, хотя была зима. Мне было 25 лет. У меня уже была семья, двое деток: Витя – 4 года и годовалая Верочка. Для меня это была очень большая потеря – его смерть.

А после смерти Петра Николаевича тетя Груня сначала сама хранила, а потом мне отдала некоторые документы: отрывки проповедей о. Николая, фотографии, Памятную грамоту, подписанную патриархом Алексием 1, листы прохождения службы с 1898 по 1919 г. Тетя Груня просила меня: «Аня, береги эти документы». И я их берегу как святыньку. Я часто их пересматриваю, перечитываю, вспоминаю наши встречи с о. Николаем, его наставления.

Мне уже 75 лет. Каждое лето я приезжаю в Завьялово в свой старенький покосившийся домик, доставшийся мне по наследству от тети Груни. Любуюсь рябинкой (отростком от посаженной тетей Груней перед входом в дом), вожусь в огороде и в палисаднике, наслаждаюсь тишиной Караканского бора, щебетанием птичек. Дети уговаривают меня: «Мама, давай мы тебе путевку купим в санаторий, что тебе здесь делать, тяжело ведь уже». А для меня лучше этого места на свете нет. Здесь мои корни, здесь похоронены дедушка и бабушка, здесь провели свое детство мама и тетя Груня. А когда я проезжаю или прохожу мимо Покровского храма, я всегда вспоминаю о. Николая.